— Его бы вытереть нужно, а то весь заржавеет.
— Ничего с ним, дураком, не случится! — сурово ответил Михалыч. — Не хочет ездить — и чистить его незачем.
— Так, так! — грустно вздохнула мама.
С каждым днём Михалыч всё более и более враждебно поглядывал на своего металлического коня.
Из кабинета его перевели в переднюю и поставили в сторонке в тёмный угол. Но и тут он казался Михалычу не у места.
— Всю переднюю загородил! — частенько ворчал он, раздеваясь. Превратили квартиру в каретный сарай. Скоро совсем жить негде будет.
На такую воркотню мама обычно ничего не отвечала, только негодующе пожимала плечами. Этот жест ясно говорил без всяких слов: «Сам же завёл, и сам же на кого-то злится. Потеха, право!»
Приходя с работы, Михалыч обычно делал вид»; что и забыл «об этой дурацкой машине».
Но иногда у него вдруг будто рождалась какая-то надежда: «А что, как заведётся да и поедет?»
И вот как-то раз Михалыч вновь после долгого перерыва решил попытать счастья.
Машина покапризничала, но всё-таки завелась.
— Только, ради бога, далеко не уезжай! — просила его мама. — Ну, сделай круга два по городу и возвращайся.
В этот день Михалыч был в отличном настроении.
— Не беспокойтесь, мадам! — сказал он. — На сей раз всё будет в порядке. Я, кажется, в конце концов перехитрил этого упрямца. — И он ласково похлопал по кожаному седлу машины.
Я попытался заговорить о том, что раз конь объезжен, нельзя ли и мне сегодня прокатиться.
Но мама грозно взглянула на меня и как отрезала:
— Ни в каком случае!
— Не горюй, Юра, — подмигнул мне Михалыч. — Теперь мы его обуздали. Скоро и мама на нём кататься будет.
Я проводил Михалыча и побежал в сад играть в охотника. Уже начало темнеть, когда мама позвала меня пить чай.
— А Михалыч ещё не приехал? — спросил я.
— Нет. Опять, наверное, посреди дороги сидит.
— Теперь этого быть не может, — уверенно отвечал я.
— То есть почему не может?
— Потому что Михалыч разгадал, в чём дело. Теперь коняшка у него не закапризничает.
— Дай-то бог, — недоверчиво ответила мама. Но вот настал вечер, настала ночь, а Михалыч не возвращался.
— Хорошо, хоть дождя нет, — говорила мама. — Погода тёплая. В крайности костерок разведёт, переночует у дороги, а утром с попутной и приедет. Только бы не взорвался и ноги себе не сломал, — тревожно добавляла она.
Домой Михалыч явился за полночь. Он пришёл очень сердитый, отказался от ужина и сразу прошёл к себе в кабинет.
— А где же машина? — робко спросила мама.
— Там валяется! — буркнул Михалыч.
— То есть где это — там?
— У Цурика в лесу. Мама совсем растерялась:
— Ты что ж, её бросил, а сам уехал?
— Не уехал, а пешком ушёл, нигде подводы нет! — раздражённо отвечал Михалыч. — А ты что же хотела, чтобы я цыганский табор у дороги разбил?
— Но ведь её могут ночью украсть, — сказала мама.
— Да кто её там возьмёт! — махнул рукой Михалыч. — Не заводится, и заднее колесо заело. Совсем не крутится.
— Боже мой, нужно чем свет подводу за ней послать! — забеспокоилась мама. — Теперь ночью кого наймёшь?
— Никуда не денется, — решил Михалыч. — А украдут — туда ей и дорога. — И он, даже как будто повеселев, отправился спать.
Мотоциклет не украли. Мама утром наняла подводу, и машину привезли домой. Но после этого случая Михалыч больше не хотел её даже видеть. Он отправил её в мастерскую Ветрова, чтобы там исправили не пожелавшее двигаться заднее колесо.
Из мастерской мотоциклет больше не вернулся.
— Я его продал там, — сказал Михалыч, когда мама начала интересоваться, скоро ли, наконец, машину починят.
— Продал? За сколько?
— Ну, это уж, мадам, моё дело, — неохотно ответил Михалыч.
— Так я и знала! — вздохнула мама. — Лучше бы на эти деньги дельное что-нибудь себе купил.
Больше об этом злосчастном мотоциклете у нас в доме старались не вспоминать.
ЧУДЕСА В ЛУЖЕ
Несмотря ни на какие помехи, мы с Михалычем всё лето продолжали собирать и засушивать разных бабочек, жуков, стрекоз. Коллекция быстро увеличивалась.
Но в, от что нас огорчало: частенько мы совершенно не знали, как называется пойманное нами насекомое. Единственно, кто нам в этом деле мог помочь, — это книги Брема. Мы перелистывали девятый том, где были всевозможные насекомые, и старались сличить то, что мы поймали, с изображениями на картинках. К сожалению, большинство картинок были не цветные, и по ним очень трудно было судить — похоже ли наше насекомое на изображённое в книге или не похоже.
Однажды, просматривая картинки в книге, Михалыч сказал:
— Вот, Юра, мы всё ловим то, что по воздуху летает или по земле ползает, а ни разу не заглянули в воду. Ты только взгляни, сколько там интересного.
И Михалыч показал мне обитателей глубокой заросшей лужи: личинок водяных жучков, стрекоз, гладышей, водомерок, вертячек…
В тот же вечер мы решили назавтра двинуться в заречные луга. Там, в глубоких впадинах, среди кустов лозняка, всё лето не пересыхали глубокие лужи — настоящие крохотные озёрца, густо заросшие по берегам осокой и тростником.
К такому походу надо было немножко подготовиться: сделать из крепкой марли сачок для ловли в воде и взять с собой несколько банок, чтобы сажать в них свой улов.
Марля у Михалыча оказалась в шкафу, банки тоже нашлись. Сборы были закончены в тот же вечер.
На следующий день после обеда мы отправились на новую для нас охоту за всякими обитателями глубокой лужи.
Перешли через мост, выбрались в заречные луга.
— Пойдём-ка вон к тем кустам, — сказал Михалыч, указывая на низинку, по краям которой росли кусты лозняка.
Действительно, в низинке, у самых кустов, оказалась довольно большая лужа. У берегов она была совсем мелкая, и на мели прямо из воды торчали толстые зелёные стебли каких-то растений. На конце каждого стебля виднелся зелёный листок, заострённый, как стрела.
Михалыч сказал, что это растение и называется «стрелолист».
— А вот это ежеголовка. — И Михалыч показал мне рядом со стрелолистом другое растение, на стебле которого торчали зелёные шарики, усаженные длинными колючками.
