— Перестань, — говорила ему Соня.
Но влюбленный крошка не унимался и хотел было насосать ей и лицо.
— А, когда так, так ступайте же! — сказала Соня сердито и спуская его с колен.
Она не на шутку испугалась, что он испортит ей и лицо. Игру эту Коля изобрел с одною из горничных.
— Пусти! пусти! — говорил он, хватая Соню за платье.
— Ну, так я и совсем уйду! — сказала она, в самом деле уходя в соседнюю комнату, и, притворив дверь, заперла ее задвижкой…
Коля стал плечиком и ножками стучать что есть силы в дверь.
— Коля! Коля! перестань! — полуунимала его мать.
Марья Николаевна принадлежала к тем нежным материям, которые воспрещать что-либо птенцам своим считают за какое-то святотатство.
— Чего этому ангелу, в котором все чувства так еще чисты, можно не опзволять! — говорила она.
Коля до сих пор жил так, как будто весь мир был создан для услуги ему: у него были игрушки, маленькие лошадки, конфеты. Даже сам кровожадный родитель ни в чем не препятствовал: ненавидя почти весь род человеческий, он свой собственный кусок мяса, отторгнутый от него и получивший отдельное существование, боготворил.
Коля у дверей наконец заревел.
Надежда Павловна начинала сильно конфузиться и хотла было послать Петра Григорьевича, чтоб он велел Соне выйти занимать маленького гостя, но Дарья в это время внесла на подносе яблоки и виноград. Коля сейчас же устремился к этим любезным ему предметам. Мать и хозяйка сейчас же поспешили усадить его и надавали ему всего, чтобы только он не плакал. Соня таким образом получила возможность выйти и села уже подальше от шалуна, который однако не переставал на нее плутовски посматривать: протянет и будто дает ей яблоко, а потом сам и возьмет его назад. Соня делала вид, что ничего этого не замечает.
Надежде Павловне подали письмо. Сначала она, взглянув на адрес, несколько сконфузилась, но, прочитав, улыбнулась и, подавая его дочери, проговорила:
— Посмотри!
— Да! — отвечала и та с улыбкой.
Надежда Павловна встала и, извинившись перед губернаторшей, сама вышла к посланному.
— Скажи Виктору Петровичу, что мне писать к нему некогда и нечего: у меня гости… губернаторша… пускай бы сам приезжал.
Виктор через пять же минут явился, прифранченный, в шпаге и каске. У матери он поцеловал руку с нежностью, с сестрой поцеловался с улыбкой и поцеловал также руку у Петра Григорьевича, который от удивления не знал куда и глядеть: как сын тут попал, откуда, и почему его пустили, ничего он этого не понимал.
Губернаторше Виктор раскланялся модно.
Надежда Павловна поспешила его отрекомендовать.
— Старший сын мой!
— Вот уже какой! — произнесла Марья Николаевна, осматривая молодого человека: — как приятно для матери дождаться детей в таком возрасте! Вот вы теперь офицер: сколько, я думаю, удовольствия и радости доставляете вашим родителям.
— Да, разумеется! — отвечал совершенно бесстыдно Виктор.
«Много от него удовольствия и радости!» — подумала Надежда Павловна.
— Вот у меня так еще мал… мне долго не дождаться. А может быть, и совсем не дождусь, — произнесла, почти со слезами на глазах, Марья Николаевна.
«Немного, кажется, и ты-то от своего постреленка радости получишь!» — подумала Надежда Павловна, а потом, обратясь к сыну, она спросила:
— Хорошо погостил у тетеньки?
— Да-с, она теперь на богомолье уехала.
— Что такое? Прежде она в такую распутицу никогда не ездила.
— Не знаю-с!.. А мне на станции рассказывали, что Соня помолвлена, — прибавил Виктор скромно.
— Да, за богача и за генерала… за прекрасного человека, ответила Надежда Павловна.
— Бесподобный человек! бесподобный! — подтвердила Марья Николаевна.
— Ну, так вот, значит, поздравляю! — проговорил Виктор, нежно смотря на сестру.
Коля между тем, заметив у нового гостя саблю, перебрался к нему.
— Что это у тебя, сабля? — спросил он его дерзко.
— Сабля, душенька! — отвечал Виктор.
— Дай мне!
Виктор вынул.
— Не беспокойтесь: она не отпущена, — успокоил он Марью Николаевну.
— Это каска? — спрашивал Коля.
— Каска!
— Дай мне ее.
Виктор сейчас же ловко подвернул в каску платок и надел ее на голову Коле. Мальчик, с обнаженной саблей, стал ходить и маршировать по комнате.
— Ах, да он отлично марширует!.. Прекрасно! прекрасно!.. раз, два!.. раз, два!.. — командовал Виктор. — Чудесно! — прибавил он, обращаясь к Марье Николаевне, которая была в упоении.
Петр Григорьевич, думая, что сын в самом деле искренно хвалит Колю, тоже повторял: — «Отлично! бесподобно!».
— Удивительный ребенок! — восклицал Виктор.
Марья Николаевна наконец начала собираться домой, но Коля никак не хотел оставить ни каски ни сабли.
— Полно, душечка, как это возможно! — заикнулась было мать.
— Нет, нет, мамаша!.. — закричал он, задрыгав руками и ногами.
— Боже мой! оставьте у него, — говорил Виктор.
— Но мне, право, совестно! — произнесла жеманно Марья Николаевна.
— Нет, нет, мамаша, — повторял Коля и разревелся так, что его едва сунули в карету, не взяв у него ничего.
Когда проводили губернаторшу до сеней и все возвращались в комнаты, Виктор подошел к матери.
— Маменька, я могу у вас остаться? — проговорил он несовсем твердым голосом.
— Останься, тебе комната приготовлена, — сказала Надежда Павловна, показывая на видневшуюся через сени комнату, и затем, ничего больше не сказав, ушла к себе.
Виктор на несколько мгновений попризадумался, а потом повернулся и пошел в показанное ему место.
20
Капелька поэзии и море прозы
Последнее время у Сони гостила дочь их хозяина — священника, Маша — молоденькая, прехорошенькая собою девушка, преумненькая, но в то же время пресмешная: повеселиться, похохотать, а пожалуй, и поплакать была охотница. Сначала она робко ходила к Соне, а потом все чаще и чаще, и теперь выпросилась у Надежды Павловны шить Соне свадебное белье. Дела этого она была великая мастерица: точно по линейке, по размеру, ее маленькая ручка выводила мельчайшие строчки на белье. Сама Соня не умела иголки взять в руки.
