Софи, впрочем, на этот раз не с обычным вниманием занималась своим туалетом, не прикладывала и не примеривала свои волосы, как им лежать следовало, а все предоставила Иродиаде и сама сидела в задумчивости.
— Александр Николаич надолго сюда приехали-с? — спросила та вдруг.
— Надолго… Он служить здесь будет, — отвечала Софи.
Что-то вроде насмешливой улыбки пробежало по лицу Иродиады.
— Я, может быть, замуж за него выйду, — прибавила Софи, улыбаясь.
Иродиада молчала.
— Нравится он тебе? — прибавила Софи.
— Барин молод-с! — отвечала Иродиада.
Некоторое время между госпожой и служанкою продолжалось молчание.
— Александр решительно меня спасет… — проговорила Софи, как бы больше сама с собою.
Иродиада в это время убирала щетку, гребенку, помаду.
— Денег у вас, Софья Петровна, ничего нет! — проговорила она каким-то холодным голосом.
— Ну, заложи там что-нибудь! — отвечала Софи беспечно.
— Что, барыня, закладывать-то? Серебро уж все заложено, вещи тоже; не платье же нести, — отвечала Иродиада.
На лице Софи изобразилась тоска.
— У Эммануила Захарыча можно взять-с! — произнесла с некоторою расстановкой Иродиада.
Софи взглянула на нее с испугом.
— Они ничего! Дадут-с! Только и желают, чтобы хоть на час, на минуту вас видеть.
Софи сидела и терла себе лоб.
— Ну, хорошо, поди возьми!.. Скажи, чтобы приписал там к прежнему счету, — проговорила она торопливо.
Иродиада однако не уходила.
— Когда же им приехать-то прикажете?
Выражение лица Софи сделалось совсем мрачно.
— Завтра что ли-с? — продолжала Иродиада.
— Нет, завтра у меня Александр будет! — воскликнула Софи, как бы испугавшись.
— Ну, послезавтра-с.
Софи ничего на это не возразила.
4
Чувствительный еврей
Иродиада, в новеньком бурнусе, с зонтиком и в прелестной шляпке, которую подарила ей Софи, всего два раза сама ее надевавшая, проворно шла по тротуару.
Ни в походке, ни в наружности Иродиады ничего не было, что бы напоминало горничную, так что один приказный, только было перед ее проходом выбравшись из погребка:
— Ай, батюшки, советница наша, советница! — проговорил он, стыдливо закрываясь рукой и сейчас же снова погребая в погребке.
По темным известиям, Иродиада сама принадлежала к дворянскому роду и чуть ли не была дочерью Евсевия Осиповича, который как-то раз приезжал к секунд-майору погостить и все шутил с одною замужнею женщиной, которая после того и родила дочь, совершенно не похожую на мужа. Софи даже теперь иногда с удивлением всматривалась в свою горничную и замечала, что она ужасно похожа на нее, особенно с глаз.
Перед огромным каменным домом, с колоннами и с цельными стеклами в окнах всего бельэтажа, Иродиада остановилась и вошла в резную, красного дерева, дверь. Что тут живет не владетельный какой- нибудь принц, — можно было догадаться по тому только, что на правом флигеле, выкрашенном такой же краской, как и дом, была прибита голубая доска с надписью: Контора питейно-акцизного откупа.
Войдя, Иродиада увидела швейцара с золотою булавой и во фраке, обложенном позументом.
— Здравствуйте-с! — сказала она, дружески мотнув ему головой.
— Вы к Иосифу Яковлевичу или к Эммануилу Захарычу? — спросил ее тот несколько таинственно.
— К Эммануилу Захарычу, — отвечала Иродиада.
— Он там у себя, в кабинете теперь, — сказал швейцар, вежливо отворяя двери.
Иродида, как вступила туда, так и пошла по превосходному английскому ковру. Мебель в первой комнате была зеленая, кожаная. В углах стояли мраморные статуи в своей бесцеремонной наготе, отчего Иродиада, проходя мимо них, всякий раз тупилась.
Далее, в самом кабинете шли ореховые полки по стенам с разными, поддерживающими их, львиными рожами и лапами. Окна полузакрывались толстою ковровою драпировкой.
Но что собственно в этой комнате составляло предмет всеобщего внимания и зависти, так это невзломаемый и несгораемый шкап со скудными лептами откупа, около которого, сверх его собственной крепости, клались еще на ночь спать два, нарочно нанимаемые для того, мужика.
Сам Эммануил Захарович, в ермолке, в шелковом сюртуке, в шитых золотом туфлях, сидел перед огромным письменным столом. Он был мужчина лет пятидесяти, с масляными, приподнятыми вверх глазами, отчасти кривошей и сутуловатый — признак несовсем здорового позвоночного столба, и вообще всею своею физиономией он напоминал тех судей, которые сооблазняли Сусанну.
— Ах, бонжур! — проговорил он, увидев входящую Иродиаду, и даже взял и пожал ее руку.
Буква з у него, так же как и у поверенного его, сильно слышалась в произношении.
— Софья Петровна приказала вам кланяться, — начала та: — и велела вам сказать, что вчера они не могли вас принять, так как не очень здоровы были. Сегодня доктор тоже велел им ванну взять, а завтра — чтобы вы пожаловали.
— Ну сто-з… хоть и завтра, — произнес с грустью Эммануил Захарович.
— Еще Софья Петровна приказали, — продолжала Иродиада тем же бойким тоном: — так как им таперича денег очень долго не высылают из деревни, — чтобы вы денег пожаловали… Пусть там уж, говорят, к общему счету и припишет.
— Денег, — произнес Эммануил Захарович с тем неуловимым выражением, которое появляется у человека, когда его тронут за самую чувствительную струну: — я все делаю!.. все!.. — прибавил он.
— Они очень хорошо это и чувствуют-с, — отвечала Иродиада.
— Где зе чувствуют, где? Не визу я того…
— Молоды еще, сударь, они очень! — отвечала Иродиада.
— Ты зе любись Иосифа, любись?
Иродиада улыбнулась и грустно потупилась.
— И меня-то Бог не помилует за то… — сказала она.
— Не Бога зе она боится!
— Бога не Бога, а что в свое еще спокойствие и удовольствие жить желают.
— В свое удовольствие! — повторил досадливо Эммануил Захарович и, встав, подошел к заветному шкапу.
— Сколько зе тебе? — прибавил он, вынимая оттуда не совсем спокойною рукой тысячную пачку денег.
— Всю уж пожалуйте, — отвечала, проворно подходя к нему, Иродиада и почти выхватывая у него из рук пачку и опуская ее в карман.
На лице Эммануила Захаровича опять промелькнуло какое-то неуловимое выражение.
— Я приеду! — сказал он каким-то угрожающим голосом.
— Приезжайте-с! — сказала Иродиада и пошла.
Но Эммануил Захарович опять прикликнул ее.
— Ты из насих? — спросил он ее.
