- Это солдаты, прибывшие с Румынского фронта, сейчас они окружают Таврический дворец, чтобы защитить его в случае нападения восставших. Люди должны понять, что символ власти, Дума, остается островом спокойствия посреди хаоса. Но несколько сотен человек не смогут удерживать дворец, если весь гарнизон выйдет из повиновения. Я лишь надеюсь на генерала Хабалова и на Его Императорское Величество. Можете быть уверены, господа, что Дума получила достаточные силы, дабы поддерживать хоть какое-то подобие порядка в центре столицы. Но - не более.
- Спасет положение только отречение, я в этом уверен целиком и полностью, - высказался Гучков. - Иного выхода я не вижу. Правительство доверия уже не поможет. Массы просто не пойдут. Нужно отречение.
- Пусть Николай издаст указ о создании нового правительства, а затем отречется в пользу наследника. Думаю, что это утихомирит самых буйных, - Шульгин вздохнул. Он был единственным монархистом среди 'старейшин', и ему нелегко давались слова об отречении. Однако он понимал, что без решительных, действенных шагов монархия может быть сильно поколеблена. И это -в условиях войны. Такого нельзя допустить, кто еще будет удерживать армию и страну от развала.
- Павел Николаевич высказался в том же роде. Что же, надо отправить господ Александра Ивановича и Василия Витальевича к Его Императорскому Величеству. Я уверен, что Вы сможете убедить императора в необходимости решительных действий. Господь поможет Вам. И, господа, надо отправляться в ближайшие же часы. Неизвестно, что может произойти на железной дороге. Вдруг там может начаться забастовка? Тогда связь с императором может быть поддержана только по телеграфу или телефону, если и они не прекратят действовать. И думаю, что не будет лишним организовать комитет, чей список в качестве будущего состава правительства доверия будет передан Императору на подпись, - Родзянко попал в родную стихию организации. Ему льстило то, что он практически вершил судьбу страны из небольшого кабинета в Таврическом дворце.
А потом было еще очень и очень много слов. Сизов старался не подавать вида, что ему отвратительно наблюдать, как группа людей обсуждает, спорит об одном и том же, тонет, вязнет в деталях и нюансах, а на улицах гибнут люди, животное вытесняет человеческое, звери бродят в обличье людском, нападая на таких же зверей. А многие просто остаются безучастными, сидя по домам, уверенные, будто беда пройдет мимо них. А она все не проходила и не проходила.
Александра Федоровна вглядывалась во двор за окном спальни, в которой лежали ее дочки. Анастасии было хуже всего, болезнь все не хотела проходить. А на улице несколько солдат разворачивали орудие, нацеливая его на подходы к дворцу. Почти весь гарнизон поднял оружие против Престола. Императрица хмуро взирала на то, как немногие верные части собирались вокруг резиденции.
Она никак не могла связаться с Никки. Как он там? Может, он уже спешит на помощь, наконец-то решил показать, что тоже способен стать Грозным, Петром Первым, Александром Миротворцем? Никки сокрушит всех врагов! Он поднимет престол, сделает его недосягаемым для происков черни и Думы, этого рассадника революционной заразы!
Анастасия закашлялась, застонала, начала елозить на кровати, звать маму. Александра тяжко вздохнула и поспешила к дочке, пробуя рукой жар. Эти доктора ничего не могли поделать, и зачем их только держат…
Николай ссутулился, сидя у телефонного аппарата. Трубка лежала рядом. Глухо гудела. А император смотрел прямо перед собой. Начался настоящий мятеж. Только что до него дозвонились Кирилл и Хабалов. Сперва царь никак не мог понять, что генерал-лейтенант делает в Военном министерстве вместе с сыном Владимира Романова. А затем Хабалов начал рассказывать, что же происходит в городе. Похоже, давалось это ему весьма тяжело. Да и связь как назло была невероятно плохой, то и дело обрывалась. Несколько запасных батальонов гвардейских полков пытались поднять мятеж, но части, которые должны были прибыть в Гельсингфорс к Маннергейму, вовремя оказались в столице. Правда, не обошлось без крови. Громят полицейские участки, суды и тюрьмы. Вернее, пытаются: тут взявший трубку Кирилл Владимирович рассказал, что взял командование над той румынской частью, смог оцепить казармы взбунтовавшихся батальонов и обезопасить несколько кварталов…
- Отставить панику, - хлестко приказал офицер. - Мы еще им покажем, что значит полицию не уважать. Ребяты, ну-ка, еще залп!
Работяги из соседнего завода выломали фонарный столб и, перехватив его наподобие тарана, пошли на 'штурм' участка.
Вот они подошли к дверям. Удар по дверям. Створки не выдерживают, щепы летят во все стороны - и раздаются очереди, похожие на пулеметные. Только…другие. А вместе с очередями - мат.
И труп, снова труп людей, только недавно и не думавших, что упадут под весом фонарного стола, искореженного, выломанного из брусчатки, подкошенные пулями своих же соотечественников. А вот она как, судьба, распорядилась-то.
- Эвона, какие знатные у них винтовочки-то, - присвистнул один из городовых, глядя на странное оружие, из которого до того стреляли по уже разбегавшимся восставшим солдаты.
Ствол почти как у винтовки, только будто бы обрезан немного, приклад повернут не как у винтовки, а как у карабина Маузера, во всяком случае, похож он был. Да только магазин большой, и ручка есть, чуть подальше от приклада, чем тот странный магазин. Да и вроде как курка- два! Только курки, конечно, городовой после заметил. Но эта странная винтовка врезалась ему в память на всю жизнь, как будто держал ее руках, будто сам стрелял по уже готовым ворваться в полицейских участок бывшим рабочим да голытьбе.
Глава 13.
В штаб Маннергейма стекались не самые оптимистичные вести. Команды нескольких кораблей все- таки взбунтовались, перебили офицеров и попытались прорваться в город, к арсеналам и казармам, 'народ поднимать'.
- Вперед, братва! Бей офицерье! Бей гнид гнойных! - орал какой-то особо голосистый матрос, махая зажатым в руке наганом. Пять или шесть десятков человек, перед этим сбросив в море офицеров, растекалась по пирсу.
Первым же голосистый и увидел, что недолго вольнице матросской радоваться: впереди, на подходе к улицам, застыли две цепочки солдат. Передние залегли, вторые же встали на одно колено, целясь в бунтовщиков.
- Сложить оружие! Поднять руки вверх! Зачинщиков - выдать! Больше никого не тронем! - ротный был настроен решительно. Он не спускал пальца с курка 'браунинга', готовясь в любой момент открыть стрельбу по матросне.
- Братцы, хай им грець, вдарим? Вжахнем? - молодой матрос, до того неистово бивший уже мертвого, посиневшего кондуктора прикладом винтовки, лихо сплюнул на грязный снег.
- Сдавайтесь, дурачье! Все поляжете! - ротный все-таки хотел завершить дело миром. Ну не настолько же обезумели матросы, чтобы грудью идти на ощетинившийся трехлинейками строй?
- А може, вправду, замиримся? - подал голос уже бывалый морской волк. На ухе его болталась серьга: знак того, что он переплывал экватор. - Свои же там. Покаемся. Кровь-то не мы лили…
- От мразь! Баста они крови попили! Всех их надо… - неистовый матрос упал на пирс первым: ротный все-таки выстрелили из 'браунинга', понял, кто является одним из заправил.
Солдаты подхватили, и раздался залп из винтовок. Матросы падали на грязный снег, окрашивая его в алый цвет. Многие, конечно, отделались только ранениями или страхом, но…
- Каждого, кто встанет, лично пристрелю, морды! - ротный был настроен решительно. - И всех, кто офицеров тронул, забью. Поняли?
Ротный еще в девятьсот шестом навидался такой компании. Так что знал, как надо обращаться с бунтовщиками. Он, конечно, понимал, что не от хорошей жизни матросы подняли бунт, но все-таки так отвечать на приказ выйти в море и слухи о стрельбе по не подчинившимся прямому указанию офицеров? Это до чего же люди дошли? Надо было раньше брать быка за рога, к черту прекращать никому не нужную
