Кирилл все-таки смог это сделать. Но это же могло произойти в и в известной ему истории, в его истории. Каких-то два-три часа задержки, несколько уверенных фраз…
Ординарец, не выпускавший пулемет: Кирилл хотел, чтобы 'старейшины' пока что считали его просто эпатирующим публику неглубоким человеком. Ничего, нужные люди ныне уверены в обратном, а остальное - неважно.
Стук колес по рельсам. Паровой гудок. Поезд остановился напротив перрона. Несколько казаков подбежали к открывающимся дверям вагона.
- Мы привезли вам новое, светлое будущее! - Гучков не удержался от 'высокой' фразы. Молчание было ему в ответ. Среди кирилловцев уже было известно содержание манифеста царя. К тому же днем его уже начали оглашать фронтам и флотам…
Тягостное молчание. Солдаты и офицеры поглядывали на соседей, крестились, шептали: 'Что же будет?'. Антон Иванович Деникин напрягся, вспоминая письма Кирилла. Да, все так, как он и предсказал. Великие потрясения - во время войны. Когда народ и власть должны объединиться, должны напрячь силы - смена правителя. К счастью, это оказался Алексей: все-таки в народе его любили. Было известно, как он однажды сказал, что когда станет царем, сделает всех людей счастливыми. Но он болен, ему не жить долго. А что дальше будет? Что будет???
Так было на Румынском и Юго-Западном фронте. И нижние чины, и офицеры, сражавшиеся за веру, царя и отечества, потеряли одного царя, а получили то ли двух, то ли ни одного…
Бурное ликование с киданием шапок. Северный и Западный фронты радовались, не скрывая своих чувств. Плохой царь ушел, теперь по-новому заживем, скоро и войне конец, скоро и по домам можно…
Только некоторые офицеры собирались кучками и обсуждали, что же будет дальше…
Александр Васильевич и Николай Николаевич ходили по развалинам Великих Комнинов в Трапезунде. Отправив эскадру к Босфору, сам Колчак прибыл на флагмане на совещание по поводу снабжения Кавказского фронта.
Разговор все не клеился. Адмирал был чернее тучи, ожидая с минуты на минуту новостей из Петрограда и Севастополя. Великий князь был не намного веселей. Скорее, он ждал, когда придет известие о назначении его Верховным Главнокомандующим. И оба вспоминали историю этих развалин, по которым ходили.
Последний осколок Византийской империи, эта крепость сдалась на милость османам, хотя могла сражаться, могла отстоять свободу ромеев хотя бы на этом клочке суши. Но правители просто струсили. Их детей обратили в магометанскую веру, сделали евнухами, дочерей отправили в гаремы. Не осталось Великих Комнинов, рухнула империя ромеев, правители которой испугались встать на пути врагов…
Известие все-таки пришло. Николай Николаевич, прочтя телеграмму об отречении, скрипнул зубами…
Александр Васильевич расслабился. Он считал, что может случиться и худшее. Все-таки при Николае трудно было бы довести войну до победы…
Поезд увозил отрекшегося императора прочь из Пскова, в Могилев. Оторванный от семьи, от близких, без единого человека, которому мог бы открыть душу, и даже дневнику не в силах поверить то, что терзало душу, он был человеком, чей мир обрушился в одночасье, в одну минуту, в одно мгновенье, превратившееся в вечность. Хотя и было какое-то чувство у Николая, что он поступил правильно. Хотя бы на этот раз, и это чувство не более не покидало отрекшегося хозяина земли Русской…
А пока войска приводили к присяге новому императору, Алексею Николаевичу, Кирилл собрал 'правительство доверия' в Таврическом дворце на первое настоящее заседание, а разогнанную Думу - на внеочередную сессию. Собралось чуть менее половины членов Четвертой Государственной Думы, но и это было настоящей победой. Новые министры расположились на первом ряду кресел. Сам Кирилл встал за кафедрой, приняв на себя функции спикера.
Михаил Владимирович Родзянко в своем лучшем фраке, идеально выбритый (что даже удивило хорошо знавших его людей), полный энергии и спокойной уверенности. Став председателем нового правительства, Родзянко слегка изменился. Похоже, это назначение вложило в его душу веру в победу над восстанием в Петрограде и германцем. Улыбка не сходила с его лица: как же, давняя мечта сбылась. Министр-председатель и министр внутренних дел.
Александр Иванович Гучков. Короткая бородка, ровная, ухоженная, пенсне в серебряной оправе, фрак и бордовый галстук. Голова склонилась, лидер октябристов о чем-то напряженно думал. Ему достался портфель морского и военного министра.
Рядом с ним расположился Виталий Васильевич Шульгин. Ему несколько полегчало, теперь он лишь изредка припадал губами к платку, в котором тонул кашель. С этого дня он должен был стать министром юстиции.
Справа же от Гучкова - Павел Николаевич Милюков. Подтянутый, розовый, улыбающийся в свои разлапистые усы, невозмутимый, готовый с дотошностью историка аргументировать всякую свою речь, не желая вносить в нее пафоса и 'красного словца'. На Милюкова возложили роль министра иностранных дел.
Георгия Евгеньевича Львова сделали министром земледелия, хотя старейшины долго спорили насчет кандидатуры председателя Земгора и Александра Аполлоновича Мануйлова, одного из авторов аграрной программы кадетов. Все-таки выбрали Львова, решив сделать 'уступочку' за не доставшийся ему поста министра-председателя.
Пост министра финансов занял Михаил Иванович Терещенко. Истинный финансист: всегда подтянутый, с непроницаемо-задумчивым лицом, умело лавировавший в любой ситуации, чувствовавший, куда 'дует ветер перемен'. Его протащил в правительство Некрасов, его личный друг. Да и немалые средства Терещенко, 'сахарного короля' - семьдесят миллионов рублей - стали одним из доводов 'за'.
Рядом с Терещенко был и сам Некрасов, занявший пост министра путей сообщения. По указанию Родзянко он все прошлые дни пытался наладить ситуацию на железных дорогах, обеспечив скорейшее прибытие в столицу верных правительству и регенту частей. За несколько минут до заседания он шепнул министру-председателю, что вызванная Кириллом Латышская дивизия уже вступила в городские предместья. Николай Виссарионович в те дни был все еще убежден, что только силой оружия, военной диктатуры можно навести порядок в стране.
Стал министром торговли и промышленности Александр Иванович Коновалов. В очках, осанистый, с вздернутым кверху подбородком, сын фабрикантов и сам- фабрикант, один из учредителей банка Рябушинских и Русского акционерного льнопромышленного общества. Он уже давно предлагал своб программу реформирования фабрик и заводов, в первую очередь - через изменение положения рабочих, причем сам приводил ее в жизнь на своих предприятиях. Он любыми способами пытался добиться начала реализации своих реформ, вступил в ложу 'Великий Восток народов России', но там не нашел желаемой поддержки. И вот судьба ему наконец-то улыбнулась, вот-вот он мог начать работать.
Портфель министра просвещения предоставили Мануйлову, хотя и не добившемуся поста министра земледелия, но здесь все-таки одержавшего победу в 'портфельном переделе'. Все-таки кто, как не бывший ректор Московского университета, мог взять на себя управления всеми просветительскими учреждениями?
Нахохлившись, сверкая лысой макушкой и поглаживая пышную эспаньолку, сидел Владимир Николаевич Львов, которому достался пост обер-прокурора Синода, фактического главы церкви. В его голове уже созрела идея реформ, восстановления патриаршего престола, созыва нового Русского Православного Собора.
Думцы, конечно, волновались, но не из-за того, что зал был оцеплен по периметру солдатами- кирилловцами. Те, между прочим, решили даже на рукава надевать повязки цветов Георгиевского ордена: черно-золотые. Нет, депутаты беспокоились за свое будущее: все-таки на северных окраинах бушевали восставшие, ведомые вперед членами Совета рабочих и солдатских депутатов. И это было страшно: многие из руководителей Совета до того были вхожи в Таврический дворец, поддерживали дружбу с депутатами Государственной Думы, а теперь готовы были пройтись по их трупам ради своих социалистических идей.
Но речь Кирилла вселила надежду в сердца сомневающихся и укрепила их веру.
- Милостивые государи, члены Четвертой Государственной Думы. За последние дни на нашу долю
