— Да что вы говорите, — воскликнула Сара, прерывая брата, — разве она не такая же прелестная, очаровательная, какой была ранее, в детские годы? Родольф, даже не подозревая, что она его дочь, интересовался ею, хотел облегчить ее судьбу; ведь он послал ее на свою ферму в Букеваль, откуда мы ее похитили.
— Да, благодаря вашей неугомонной прихоти уничтожить всех, к кому принц был привязан, благодаря вашей безрассудной надежде когда-нибудь вернуть его себе...
— Не испытывая этой безумной надежды, я не узнала бы даже, жертвуя жизнью, что моя дочь жива... Разве, наконец, не от той женщины, которая увезла ее с фермы, я узнала о коварных проделках нотариуса Феррана?
— Досадно, что утром меня не пустили в тюрьму Сен-Лазар, где, как вам сказали, находится это несчастное дитя. Несмотря на мою настойчивость, я ничего не узнал, потому что у меня не было рекомендательного письма к начальнику тюрьмы. От вашего имени я написал префекту, но его ответ я получу, конечно, только завтра... а принц вот-вот сюда приедет... Очень жаль, повторяю, что вы не смогли сами представить ему вашу дочь... Лучше было бы дождаться ее выхода из тюрьмы, а потом уже приглашать герцога сюда.
— Подождать! А разве я знаю, буду ли я в состоянии встретить его завтра? Быть может, только тщеславие придает мне бодрость духа.
— Но какие доказательства представите вы принцу? Поверит ли он вам?
— Он мне поверит, когда прочтет разоблачающие показания, написанные мною под диктовку Сычихи, когда она поразила меня кинжалом. Эти факты, к счастью, я запомнила. Он мне поверит, когда прочитает вашу переписку с этой Серафен и Жаком Ферраном, сообщение о мнимой смерти ребенка; он поверит, когда услышит признания нотариуса, напуганного моими угрозами. Ферран вскоре должен прибыть сюда; он убедится, когда увидит портрет нашей шестилетней дочери. Ведь на девочку, изображенную на портрете, как мне сказала Сычиха, и сейчас удивительно похожа эта девушка. Доказательств будет достаточно, чтобы убедить принца, что я говорю правду, и он присвоит мне звание королевы. О! Хоть один день, один час носить корону, и тогда я умру ублаженной.
Послышался шум экипажа, въезжавшего во двор.
— Это он... Родольф!.. — воскликнула Сара, обращаясь к Томасу Сейтону. Тот быстро подошел к окну и отдернул портьеру:
— Да, принц... выходит из кареты.
— Оставьте меня одну, решительный момент наступил, — с неизменным хладнокровием объявила Сара, ибо чудовищное честолюбие, безжалостный эгоизм всегда были единственными побуждениями этой женщины. В чудесном воскрешении своей дочери она видела лишь средство для достижения постоянной цели своей жизни.
Помедлив немного, прежде чем покинуть комнату, Томас вдруг подошел к сестре и сказал:
— Может быть, лучше я скажу принцу, каким образом была спасена ваша дочь, которую считали умершей? Этот разговор был бы слишком опасен для вас... Вас могут убить и сильное волнение, и встреча с принцем после столь долгой разлуки, и воспоминания о том времени...
— Дайте вашу руку, брат, — сказала Сара.
Приложив к своему бесстрашному и спокойному сердцу руку Томаса Сейтона, она спросила с мрачной ледяной улыбкой:
— Разве вы чувствуете, что я взволнована?
— Нет... вовсе нет, сердце бьется ровно, — с изумлением проговорил Сейтон, — я-то знаю, как вы умеете владеть собой. Но в такой момент, когда для вас решается вопрос о короне или о смерти... еще раз подумайте... Потеря этой последней надежды может быть смертельной для вас. Право, ваше спокойствие меня поражает.
— Почему вы удивлены, братец? Разве до сих пор вы не знали меня? Ничто... Да, ничто никогда не заставляло забиться это каменное сердце. Оно возликует лишь в тот день, когда на голову владелицы этого сердца возложат княжескую корону... Я слышу шаги Родольфа... Оставьте же меня.
— Но...
— Оставьте меня, — твердо приказала Сара, и таким решительным, таким властным тоном, что брат покинул комнату за несколько секунд до того, как вошел принц.
Когда Родольф входил в салон, его взгляд выражал жалость... но, увидев Сару в кресле и почти нарядно одетой, он удивился, и лицо его стало мрачным и недоверчивым.
Графиня, угадав его мысли, сказала нежным и слабым голосом:
— Вы думали, что я умираю... Вы пришли, чтобы услышать мои последние слова?
— Я всегда считал последнюю волю умирающих священной... Но если дело идет о чудовищном обмане...
— Уверяю вас, — прервала Родольфа Сара, — я вас не обманывала... мне остается жить всего несколько часов... Простите мое легкомыслие... Я хотела избавить вас от печальной картины агонии... Я хотела умереть одетой как при нашей первой встрече. Увы! Наконец вы здесь, после десяти лет разлуки. О, благодарю вас, благодарю! Но и вы поблагодарите бога за то, что он повелел вам выслушать мою мольбу. Если бы вы не пришли, я унесла бы с собой тайну, от которой будет зависеть радость и счастье вашей жизни... Радость, смешанная с легкой грустью, счастье и слезы... Вы испытаете истинно человеческое чувство, за которое, наверно, не пожалеете отдать годы оставшейся жизни.
— Что вы хотите сказать? — спросил с удивлением принц.
— Да, Родольф, если бы вы не пришли... эту тайну я унесла бы с собой в могилу, свершилась бы моя последняя месть, и еще... нет, нет, у меня не хватило бы для этого смелости. Хотя вы заставили меня жестоко страдать, я разделила бы с вами счастье жизни... которым вы, более удачливый, будете долго, надеюсь, очень долго наслаждаться.
— Но о чем же идет речь?
— Услышав меня, вы не поверите той новости, которую я вам сообщу, вы не поймете, почему я так медлила сообщить ее вам, вы сочтете ее небесным чудом... Как это ни странно, я могу осчастливить вас, вы никогда не могли на это рассчитывать... и хотя дни моей жизни сочтены, я наслаждаюсь тем, что возбуждаю ваше любопытство... К тому же мне знакомо ваше сердце... Несмотря на твердость вашего характера, я опасаюсь немедля сообщить невероятную новость... Волнения, вызванные внезапной радостью, могут быть опасны...
— Ваша бледность все усиливается... вы едва сдерживаете себя, — сказал Родольф. — Как видно, речь идет о чем-то серьезном.
— Серьезном и важном, — трепетно повторила Сара.
Хорошо понимая значение тайны, которую графиня собиралась открыть Родольфу, она лишилась обычного хладнокровия и уравновешенности. Не в силах более сдерживать себя, она сказала:
— Родольф... наша дочь жива.
— Наша дочь!..
— Она жива, говорю я вам...
Эти слова, искренность, с которой они были произнесены, взволновали принца до глубины души.
— Наше дитя? — повторил он, быстро подойдя к креслу. — Сара, наш ребенок! Моя дочь!
— Она жива, и у меня есть неопровержимые доказательства. Я знаю, где она... Завтра вы ее увидите.
— Моя дочь! Моя дочь! — повторял Родольф, словно в оцепенении. — Возможно ли это? Она жива!
Затем им внезапно овладело сомнение, и снова опасаясь стать жертвой обмана Сары, он воскликнул:
— Нет, нет... это сон! Это невозможно!.. Вы меня обманываете. Хитрость, недостойная ложь!
— Родольф, выслушайте меня.
— Нет, я знаю ваше честолюбие, я знаю, на что вы способны, я догадываюсь, какую цель вы преследуете этим обманом!
— Ну хорошо! Вы правы... Я способна на все... Да, я хотела вас обмануть. Да, за несколько дней до того, как мне нанесли смертельный удар, я хотела найти незнакомую молодую девушку... и представить ее вам как нашу дочь... о которой вы так горько скорбите.
