В этот момент раздался шум приближавшегося экипажа, который остановился на улице у ворот.
Глава V.
ПРИЗРАКИ
Комната, где находились Полидори и Жак Ферран, погрузилась во мрак, страдания больного стали понемногу утихать.
— Почему ты так долго не гасил лампу, — спросил Ферран, — для того ли, чтобы продлить мои адские мучения? О боже, как я страдал!..
— Теперь ты чувствуешь себя лучше?
— Сильное возбуждение, но это несравнимо с тем, что было недавно.
— Ведь я тебя предупреждал, что как только воспоминание об этой женщине затронет одно из твоих чувств, тотчас же это чувство поражается каким-то явлением, ставящим в тупик науку, которое верующие могли бы воспринять как страшное возмездие бога.
— Не говори мне о боге... — воскликнул мерзавец, заскрежетав зубами.
— Я заговорил о нем... чтобы ты помнил... Но раз ты дорожишь своей жизнью, как бы ничтожна она ни была... запомни раз навсегда, повторяю тебе, ты погибнешь во время одного из таких приступов, если снова будешь их вызывать.
— Я дорожил жизнью... потому, что воспоминание о Сесили — моя жизнь...
— Но эти воспоминания изнуряют, поглощают все твои силы, убивают тебя!
— Я не могу, не хочу от них отказаться. Сесили необходима мне, словно кровь телу... Этот человек лишил меня богатства, но не смог похитить у меня страстного немеркнущего образа чаровницы; ее образ принадлежит мне, в любой, момент он возникает перед моим взором как преданный раб... она говорит по моему повелению, она смотрит на меня так, как я хочу, боготворит меня, воспламеняет, — воскликнул нотариус в приступе неистовой страсти.
— Жак, не возбуждай себя, помни о только что происшедшем.
Нотариус не слушал своего сообщника, который предвидел новые галлюцинации. В самом деле, Ферран с язвительным смехом продолжал:
— Отнять у меня Сесили? Значит, они не знают, что можно добиться невозможного, нужно лишь сосредоточить силу всех своих способностей на одном предмете. Вот, например, сейчас я поднимусь в комнату Сесили, куда не осмеливался заходить после ее отъезда... О, увидеть... коснуться ее платьев... посмотреть в зеркало, перед которым она переодевалась... значит, увидеть ее самое! Да, внимательно всматриваясь в зеркало... я скоро увижу, как в нем появляется Сесили, это не иллюзия, не мираж, это будет она сама, я увижу ее там, как скульптор видит в глыбе мрамора созидаемую им статую... но, клянусь всем адским пламенем, в котором я сгораю, это будет не бледная и холодная Галатея.
— Куда ты? — вдруг спросил Полидори, услышав, что Жак Ферран встает с кровати. В комнате было совершенно темно.
— Иду к Сесили...
— Ты не пойдешь... Вид этой комнаты тебя погубит.
— Сесили ждет меня там, наверху.
— Ты не пойдешь, я держу тебя и не отпущу, — произнес Полидори, схватив нотариуса за руку.
Ферран, доведенный до последней степени истощения, не мог бороться с врачом, который держал его своей крепкой рукой.
— Ты хочешь помешать мне пойти к Сесили?
— Да, и к тому же в соседней комнате горит лампа; ты ведь знаешь — только что яркий свет поразил твое зрение.
— Сесили наверху... Она меня ждет... Я готов пройти через раскаленную печь, чтобы соединиться с ней... Пусти меня... Она называла меня своим старым тигром. Берегись, у меня острые когти.
— Ты не выйдешь отсюда, скорее я привяжу тебя к кровати, как буйного безумца.
— Полидори, послушай, я не безумец, я в полном разуме, я отлично понимаю, что реальной Сесили наверху нет, но для меня призраки моего воображения столь же дороги, как реальный образ!..
— Молчи! — вдруг воскликнул Полидори, прислушиваясь. — Только что мне показалось, что у дверей остановился экипаж; я не ошибся, теперь я слышу голоса во дворе.
— Ты хочешь отвлечь меня от моих мыслей — слишком глупая ловушка.
— Я слышу их разговор, понятно тебе, и я, кажется, узнал...
— Ты хочешь меня обмануть, — сказал Ферран, прерывая врача, — я не дурак...
— Негодяй... слушай же, слушай, ну что, ты не слышишь?..
— Пусти!.. Сесили наверху, она зовет меня; не доводи меня до ярости. В свою очередь говорю тебе: берегись!.. Понял? Берегись!
— Ты отсюда не выйдешь...
— Берегись...
— Не уйдешь, я должен так поступить...
— Ты не пускаешь меня к Сесили, а я сделаю так, что ты умрешь... Так вот! — глухим голосом проговорил нотариус.
Полидори вскрикнул:
— Злодей! Поранил мне руку, а рана ничтожная, ты от меня не ускользнешь...
— Рана смертельна... ты поражен отравленным ножом Сесили; я всегда носил его с собой; яд начнет действовать. Ну что? Ты пустишь меня! Ведь ты сейчас умрешь... Не надо было задерживать меня, противиться встрече с Сесили... — произнес Ферран, на ощупь отыскивая дверь в темноте.
— О, — пробормотал врач, — рука не действует... чувствую смертельный холод... Колени трясутся... стынет кровь в жилах... кружится голова... На помощь!.. — воскликнул он, издавая последний вопль. — На помощь!.. Умираю!..
И он опустился наземь.
Вдруг раздался треск стеклянной двери, отворенной с такой силой, что разбились стекла, а затем послышался громкий голос и звук поспешных шагов Родольфа — все это казалось откликом на предсмертные крики Полидори.
Ферран, отыскав наконец в темноте задвижку, быстро открыл дверь соседней комнаты и ринулся туда с отравленным ножом.
В то же время с противоположной стороны в комнату, словно гений мщения, вошел грозный принц.
— Чудовище! — воскликнул Родольф, приближаясь к Феррану. — Это ты убил мою дочь! Ты будешь...
Принц не договорил, он в ужасе отступил от нотариуса...
Эти слова будто молнией поразили Феррана...
Бросив нож, закрывая глаза руками, несчастный с нечеловеческим воплем упал лицом на землю.
Вследствие явления, о котором мы говорили, полная темнота облегчила боль Феррана, но, когда он вошел в ярко освещенную комнату, у него начались столь головокружительные, нестерпимые муки, точно он попал в раскаленный поток света, который можно сравнить со светом солнечного диска.
Ужасное зрелище представляла собою агония этого человека; он исступленно корчился от боли, ногтями скреб паркет, как будто хотел вырыть в нем яму и избавиться там от жестоких мук, вызванных пылающим светом.
Родольф, его слуга, привратник дома, которому пришлось довести принца до дверей комнаты, остановились, охваченные ужасом. Питая справедливую ненависть к нотариусу, Родольф все же почувствовал жалость, наблюдая глубокие страдания Феррана; он приказал перенести его на диван.
Сделать это было нелегко; боясь очутиться под прямым воздействием света, нотариус отчаянно отбивался, а когда он оказался в комнате, залитой светом, он вновь испустил крик, который заставил Родольфа оцепенеть от ужаса.
После новых и долгих мучений боли, ставшие невероятно сильными, прекратились.
