меня из этого мира во время последнего приступа.
— Сара, — помолчав, продолжал – Томас Сейтон, — вы теперь находитесь между жизнью и смертью... Сильное волнение могло бы вас погубить... но оно могло бы и спасти вас.
— Я не испытываю теперь никаких волнений, дорогой брат.
— Быть может...
— Я с равнодушием отнеслась бы к смерти Родольфа... призрак моей утонувшей дочери... по моей вине... здесь... постоянно здесь... предо мною... Это не волнение... а непрестанное угрызение совести. Во мне заговорило чувство матери после гибели дочери.
— Я предпочел бы видеть в вашем лице женщину, принесшую в жертву родную дочь в неистовом желании стать коронованной особой.
— Жестокие упреки принца заглушили мое намерение, во мне пробудилось материнское чувство... представив себе ужасные муки дочери.
— А если... — сказал Сейтон, взвешивая каждое слово, — если предположить, что свершится невозможное... что произойдет чудо: если б вы узнали, что ваша дочь жива, как бы вы перенесли эту весть?
— Увидев ее, я бы умерла от стыда и отчаяния.
— Оставьте эту мысль, вы были бы слишком опьянены торжеством вашего честолюбия! Потому что, будь ваша дочь жива, принц женился бы на вас, он вам говорил об этом.
— Если допустить столь безумное предположение, мне кажется, что я лишена была бы права на жизнь. Если б я стала женою принца, мой долг был бы освободить его... от недостойной жены... мою дочь — от бессердечной матери...
Томас Сейтон с каждой минутой все больше смущался. По поручению Родольфа, находившегося в соседней комнате, он должен был известить Сару о том, что Лилия-Мария жива, но не знал, как это сделать. Жизнь графини была столь зыбкой, что она могла умереть в любой момент; поэтому нельзя было медлить со свадьбой in extremis[158], которая должна была узаконить рождение Лилии-Марии.
Для этой печальной церемонии принц привез с собой священника и в качестве свидетелей — Мэрфа, барона Грауна; герцог де Люсене и лорд Дуглас, поспешно предупрежденные Сейтоном, должны были стать свидетелями графини, они также прибыли как раз в это время.
Минуты уходили; но угрызения совести, усиленные материнской нежностью, вытеснили из сердца Сары безжалостные помыслы, поэтому задача Сейтона еще усложнилась. Он надеялся только на то, что сестра обманывала его или обманывала себя и что гордость этой женщины проявится, как только перед ней возникнет корона, о которой она издавна мечтала.
— Сестра моя... — начал Сейтон величаво и торжественно, — я мучаюсь ужасным сомнением... одно мое слово может вернуть вас к жизни... или убить вас...
— Я уже сказала... никакие волнения мне не страшны,.
— Однако одно... быть может...
— Какое?
— Если б речь шла о вашей дочери?
— Моя дочь умерла...
— А если она жива...
— Мы только что отвергли это предположение... Довольно, брат, с меня достаточно моих терзаний.
— А если это не предположение? Если по невероятной случайности... на которую мы не могли надеяться... ваша дочь была вырвана у смерти... если она... жива?
— Вы доставляете мне мучения... не говорите со мною так.
— Ну хорошо! Да простит мне бог и да не осудит он вас... Ваша дочь жива...
— Моя дочь?
— Я предупредил ваших друзей, они будут свидетелями... Сбылось наконец ваше сокровенное желание... Предсказание сбылось... Отныне вы принцесса.
Сейтон произнес эти слова, устремив тревожный взгляд на сестру, стараясь уловить на ее лице малейший знак волнения.
К его великому удивлению, лицо Сары оставалось почти бесстрастным; она лишь прижала руки к сердцу, откинулась в кресле, подавив легкий возглас, который, казалось, был вызван внезапной и глубокой скорбью... Затем ее лицо снова стало спокойным.
— Что с вами сестра?
— Ничего... я поражена... неожиданная радость... Наконец мои желания всецело исполнены!..
«Я не ошибся! — подумал Сейтон. — Честолюбие берет верх... Она спасена...»
Затем, обращаясь к Саре:
— Вот видите, сестра! Что я вам говорил?
— Вы были правы... — заметила она с горькой улыбкой, догадываясь, на что намекал ее брат, — холодный расчет во мне опять подавляет чувства материнства...
— Вы будете жить! И любить свою дочь...
— Я в этом не сомневаюсь... Я буду жить... Вы видите, как я спокойна...
— И это спокойствие не притворно?
— Сраженная, обессиленная, могу ли я притворяться?
— Вы теперь понимаете, почему я только что так колебался?
— Нет, меня это удивляет... вы ведь знаете мое неукротимое желание... Где принц?
— Он здесь.
— Я хотела бы его увидеть... до церемонии... Затем она добавила с подчеркнутым равнодушием:
— Моя дочь, конечно, здесь?
— Нет... вы увидите ее несколько позже...
— В самом деле... есть еще время... Попросите, пожалуйста, принца...
— Сестра... я не знаю... вы как-то странно выглядите... мрачно.
— Вы хотите, чтобы я веселилась? Вы полагаете, что удовлетворенное чувство придает лицу нежное выражение?.. Попросите сюда принца!
Сейтон был невольно встревожен спокойствием Сары. На мгновение ему показалось, что она сдерживает слезы. Усомнившись, он открыл дверь и вышел.
— Теперь, — сказала Сара, — лишь бы мне повидать... и обнять мою дочь... я была бы спокойна... Этого нелегко достигнуть... Родольф, чтобы наказать меня, откажет мне в этом... О, я добьюсь своего... Да... добьюсь... Вот он...
Вошел Родольф и закрыл за собой дверь.
— Ваш брат сообщил вам? — холодно спросил принц.
— Все...
— Ваша... прихоть... удовлетворена?
— Да... удовлетворена...
— Пастор... и свидетели... здесь.
— Я это знаю...
— Они могут войти... я полагаю?
— Одно слово, монсеньор...
— Говорите...
— Я желала бы... видеть мою дочь...
— Невозможно...
— Я говорю, монсеньор, что я хочу видеть мою дочь!..
— Она понемногу выздоравливает... Утром испытала сильное потрясение... Эта встреча может оказаться для нее гибельной...
— Но, по крайней мере... она обнимет свою мать...
— Зачем? Вы ведь стали принцессой...
— Я еще не стала ею... и я буду принцессой лишь после того, как обниму свою дочь...
Родольф с глубоким удивлением посмотрел на графиню.
