В 1939 году были казнены Рухимович, Уханов, Акулов, Сулимов и многие другие. 12 января 1940 года был расстрелян старый большевик, Нарком просвещения Бубнов. Его дочь Валентина была отправлена в лагеря.[934]
Последовали также казни Наркома юстиции Крыленко и других. 10 декабря 1940 года пришел черед Постышева. «Мастера клеветы и беззакония не решились», однако, — как формулируется это теперь, — «гласно обвинить Постышева… в диверсиях, заговорах, шпионаже, отходе от ленинизма»,[935] хоть киевский обком обвинялся, как известно, в наличии в нем троцкистов. В отличие от Рудзутака и Эйхе, объявленных бухаринцами, обвинение в троцкизме могло фигурировать в официальном приговоре Постышева. Старший сын Постышева Валентин был тоже расстрелян. Остальные дети отправлены в лагеря.[936]
Арестованные командиры уничтожались так же, как и политические деятели. Если говорить о виднейших жертвах того периода, то Алкснис наиболее вероятно казнен в 1940 году, а маршал Егоров — может быть, уже перед самой войной, 10 марта 1941 года. Впрочем, в отношении даты смерти Егорова советские источники расходятся (см. выше главу 7).
Последним представителем уничтоженных высших сталинских кадров был Антипов, которого ликвидировали в период наступления немцев, 24 августа 1941 года, когда Сталин спешил уничтожить тех, кто мог бы взять на себя руководство страной в случае его падения. Если верны наши предположения относительно Чубаря (см. выше), то в этой же панической волне военных казней был уничтожен и он.
Теперь сталинская победа на политическом фронте была совсем полной. В военной катастрофе, надвинувшейся из-за его собственных ошибок, «великого вождя» уже некем было заменить. И если расценивать сталинский террор с точки зрения этой жестокой проверки, то можно сказать, что цель была достигнута.
ЭПИЛОГ
НАСЛЕДИЕ
Ни одно из зол, которые тоталитаризм… берется лечить, не может быть хуже самого тоталитаризма.
Альбер Камю
«За что?» — были последние слова Якова Лившица, старого большевика изамнаркома. Он произнес эти слова 30 января 1937 года, ожидая казни. Ответа не последовало.
В течение нескольких оставшихся месяцев, которые старые большевики еще провели на свободе, хоть изредка разговаривая о подобных вещах, вопрос этот повторялся часто. Даже опытные политики были в замешательстве, а что уже говорить о рядовом советском гражданине — он вообще не мог ничего понять. «Я [.] спрашивал и других, и себя: зачем, почему? Никто мне не мог ответить», писал Эренбург.[937] Что же касается репрессированных, то у каждого из них, впервые переступившего порог камеры, непроизвольно слетало с уст «За что? За что?».[938] Этот вопрос мы встречаем в лагерной и тюремной литературе, его писали на стенах камер, на арестантских вагонах, вырезали на нарах пересыльных тюрем. [939] Старый партизан Дубовой (обладатель длинной белой бороды, которой он очень гордился и которую выщипал следователь) даже выработал теорию на этот счет — он утверждал, что разгул репрессий связан с увеличением числа пятен на солнце.[940]
Простейший, но ясный ответ на этот вопрос состоит безусловно в следующем: «уничтожить и дезорганизовать все возможные источники оппозиции, противящиеся захвату Сталиным абсолютной власти». Но специфическая форма деспотизма, в жертву которой Сталин принес и партию, и всю нацию, присуща системе, созданной им в результате победы. Ибо после этой победы страна была расшатана, и в этом состоянии ей пришлось столкнуться с непредвиденными обстоятельствами на международной арене. Война с Финляндией в 1939-40 годах, затем с Германией в 1941–1945, разруха и восстановление разрушенного вылились в отчаянную борьбу за существование. И только к 1947-48 году сталинское государство стабилизировалось политически и организационно.
К этому времени были достигнуты две главных цели. Огромное число враждебных и потенциально враждебных элементов было уничтожено или сослано в лагеря, а остальное население смолкло и подчинилось. Совершенно видоизменилась и сама коммунистическая партия.
Эта политическая трансформация несколько затушевана тем, что организационные формы остались неизменными. В период с 1934 по 1939 годы облик партии коренным образом изменился: все, кто противился политике Сталина, были уже к этому времени удалены из руководящих органов. В ходе репрессий были уничтожены и сами сталинцы, за исключением небольшого отряда ближайших приверженцев. Перерождение партии станет очевидным, если сравнить состав делегатов XVII и XVIII съездов. Менее двух процентов рядовых делегатов 1934 года осталось на своих местах в 1939 году.
До этого руководство стремилось сохранить все политические права в руках ядра партии, ограниченного круга старых большевиков. Уничтожив это ядро, Сталин в каком-то смысле «открыл вакансии» в руководящей верхушке, на которые могли претендовать способные новички. Для этого им, правда, требовались способности особого рода… Но любому выдвиженцу, независимо от происхождения и партийного стажа, было обеспечено тепленькое местечко, если он мог проявить необходимые качества — пресмыкательство и безжалостность. Теоретическая основа партии, составленной из сталинских кадров, осталась той же. Эта старая основа состояла в марксистской «справедливости». Как заметил Гитлер, «всякая насильственная власть, не опирающаяся на твердую духовную основу, обречена на колебания и неустойчивость. Ей недостает постоянства, которое может покоиться только на фанатической преданности определенному мировоззрению».[941]
Один из очевидцев, сам павший жертвой репрессий, показывает, как рассуждали наиболее правоверные сталинцы. Говоря о бывшем работнике НКВД, который был известен беспощадностью при исполнении служебных обязанностей, но совершенно размяк и притих, попав в тюрьму, он пишет:
«Что бы сказал Прыгов, если бы ему пришлось защищаться на суде? Я думаю, что он стал бы ссылаться не на приказы свыше, а на учение Маркса-Ленина, как он его понимал. Прыгов был предан и исполнителен, как эсэсовец. Но его вера основывалась на убеждении, что она отвечает требованиям разума и совести. Он был совершенно убежден, что это не слепая вера, что в ее основе лежат наука и логика. Он был жесток, потому что этого требовала генеральная линия. Генеральная линия, покуда она соответствовала принципам марксизма, была для него альфой и омегой. Без этого „научного обоснования“ генеральной линии, на котором покоилась вера Прыгова, распоряжения партии утратили бы для него всякое значение. Он был убежден в логической и нравственной непогрешимости марксизма, и его преданность зависела от этого убеждения».[942]
В теории сталинская партия сохранила старую доктрину и старые идеалы. Но дисциплина, которая до этого времени объяснялась, по крайней мере в теории, системой коллективного руководства, стала отныне означать служение одному человеку и выполнение его личных решений. Долг, преданность, солидарность, объединявшие до этого членов партии, теперь были направлены в одну сторону — вверх. В горизонтальном направлении, если говорить о товарищах, у которых сохранились остатки веры, действовали только взаимная подозрительность и «бдительность».
В СССР была установлена новая политическая система. Новые кадры не только заняли места ветеранов, но и прошли долгую, суровую подготовку по освоению сталинских методов управления. Опыт репрессий закалил и усмирил их так же, как коллективизация, а до того гражданская война усмирили их предшественников. В «Записках из мертвого дома» Достоевский пишет: «Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается, наконец, в болезнь. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становится для него уже почти
