Давние недостатки советского самолетостроения и ВВС обнаружились с новой силой в результате главного просчета Сталина — его неверия в возможность немецкого вторжения. Большие соединения советских ВВС находились в момент вторжения на земле и были уничтожены за несколько часов. Сталин, как и следовало ожидать, приказал расстрелять генерала Рычагова, командующего авиацией Северо-западного фронта. Другой генерал, Копец, потерявший шестьсот самолетов, нанеся при этом лишь незначительный ущерб «Люфтваффе», покончил с собой, не дожидаясь кары.
Советская армия обладала огромным преимуществом в количестве танков, причем эти танки не уступали немецким по техническим показателям. Первые поражения советских танковых частей могут быть почти полностью отнесены, как замечает Эриксон, за счет примитивной тактики и некомпетентности штабов.[968] (Ген. — майор Григоренко указывает, что танков было на советской стороне 14-15000, на немецкой — 371 2).
Исаак Дейчер, автор биографии Сталина, упоминает о том, что репрессированные командиры (так же, как и уцелевшие участники оппозиции) «были выпущены из лагерей для выполнения важного национального задания».[969] На этом стоит остановиться подробнее.
Константин Симонов говорит о существовании двух списков людей, находившихся в заключении, которые были уничтожены соответственно в октябре 1941 и в июле 1942 года, когда Сталин «расценивал положение, как отчаянное».[970] В этих списках значились имена видных советских военачальников. Так, Штерн, Локтионов, сменивший Алксниса на посту начальника ВВС, и Смушкевич (два генерал-полковника и один генерал-лейтенант, все — члены нового ЦК) вместе с рядом других были расстреляны 28 октября 1941 года.[971]
Маршал С. С. Бирюзов сообщает, что некоторые офицеры, освобожденные из лагерей и реабилитированные, могли еще как-то воевать. Другие же были совершенно сломлены: «Полученные в тюрьмах и лагерях моральные, а часто и тяжелые физические травмы убили у них волю, инициативу, решительность, столь необходимые военному человеку». Бирюзов рассказывает о генерале, герое гражданской войны, имевшем одиннадцать ранений, которого арестовали в 1939 году и приговорили к двадцати годам лишения свободы, как «врага народа». Он стал банщиком в лагере строгого режима и получил дополнительно пять лет за кражу нижнего белья. И этого морально искалеченного человека освободили в 1943 году и назначили начальником штаба одной из армий. [972]
В 1941 году на командных постах находились главным образом «кавалеристы», все трое питомцы бывшей Первой Конной армии. Тимошенко оказался способным военачальником, хотя и он проиграл несколько крупных сражений. Деятельность Буденного и Ворошилова (особенно первого) на Южном и Северном фронтах привела к катастрофическим последствиям. Другой протеже Сталина, маршал Кулик, опростоволосился в Ленинградской операции. Генерал Тюленев причастен к поражениям на Украине. У всех четырех отняли командование, но ни одного из них не расстреляли.
А много лет спустя, уже в 1957 году, Тюленев защищал львовскую операцию Сталина 1920 года — позорное и несмываемое пятно на репутации Красной Армии.
СССР удалось избежать полного поражения по двум причинам: во-первых, благодаря неисчерпаемым человеческим ресурсам; вторая, более важная причина состоит в том, что по ходу войны выдвинулись более талантливые командиры. Это могло произойти только в затяжных боях при отступлении. Новый дееспособный командный состав выделился путем естественного отбора, в горниле борьбы. Выдвиженцев- бездарей, сменивших старые кадры в 1937-38 годах, пришлось выполоть, как сорняк. Но победа была куплена ценой жизни сотен тысяч советских солдат, ценой сотен километров советской территории, брошенной при отступлении, и продлением срока войны.
В приказах Ставки о контрнаступлениях от Москвы снова были взяты на вооружение военные доктрины Тухачевского. Наступил переломный момент. Но, как сказал автору этой книги один бывший советский офицер: «Не будь репрессий, не пришлось бы делать на пути к Берлину долгий и мучительный крюк через Сталинград».
Репрессии Сталина не только не уничтожили «пятую колонну» внутри СССР, но создали базу для ее появления. Война 1941-45 годов была первая в истории России война, в которой большое число русских перешло на сторону противника.
Среди блестящих молодых офицеров, которых репрессии миновали, был генерал А. А. Власов. В боевых учениях 1940 года его 99-я дивизия была признана лучшей. Высокий, сильный мужчина с зычным голосом, любитель крепкого словца, Власов, как вспоминает Эренбург, пользовался любовью солдат и был на хорошем счету у Сталина, который не сумел разглядеть в нем потенциального «изменника».[973]
Попав в плен, Власов, несмотря на немалые затруднения, которые чинили ему нацистские власти, пытался организовать Российскую Освободительную Армию. Изданный им 14 ноября 1944 года политический «Манифест» показывает, что он отнюдь не симпатизировал нацизму — его единственной целью была демократическая Россия. Его смело можно сравнить с ирландскими революционерами 1916 года, которые пытались заручиться поддержкой Германии против Великобритании, или с бирманцами и индонезийцами, вступившими во время последней войны (или пытавшимися вступить) в соглашение с Японией против Запада. Можно вспомнить слова поляка Герлинга (Грудзинского), бывшего заключенного советских тюрем, об ожиданиях, которыми были охвачены узники лагерей: «Я с ужасом и стыдом думаю об Европе, разделенной на две части по реке Буг. На одной стороне — миллионы советских рабов, молящихся об освобождении, которое несет им армия Гитлера. На другой — миллионы жертв немецких концлагерей, которые ждут освобождения Красной Армией, как последней надежды». [974]
Намек Эренбурга на то, что Сталин умел эффективно бороться только с воображаемыми изменниками, вполне обоснован. В августе 1941 года Сталин уничтожил остатки потенциальной политической оппозиции. Два бывших заместителя председателя Совнаркома — Чубарь и Антипов — были, видимо, расстреляны 12 и 14 августа. Подобные меры, судя по всему, были широко распространены. Тот же Герлинг рассказывает, как в лагере, где он сидел, отобрали группу в составе двух генералов, четырех адвокатов, двух журналистов, четырех студентов, работника НКВД высокого ранга, двух бывших лагерных администраторов и еще пятерых ничем не примечательных людей и в июне 1941 года всех расстреляли.[975]
Начало войны способствовало активизации тайной полиции и расширению ее власти. Сводились личные счеты, расправлялись с недовольными или могущими проявить недовольство. Для примера можно взять дело вдовы Народного комиссара внутренних дел Украины Брунивого, умершего под следствием. В 1937 году ее арестовали, долго и упорно допрашивали. Результатом была хроническая болезнь почек и несколько переломанных ребер. Через два года Брунивую выпустили и реабилитировали. Она не переставала верить, что все, что с ней случилось, — дело рук враждебно настроенных элементов в НКВД, о чем написала Сталину и Вышинскому. В начале 1941 года сотрудников НКВД, которые вели ее дело, судили и дали им по несколько лет за применение пыток. Брунивая чувствовала себя отмщенной. А через два дня после вторжения немцев, 24 июня 1941 года, она снова исчезла.[976]
Когда советские войска начали отступать, были предприняты попытки эвакуировать заключенных НКВД. Во-первых, требовалась их рабочая сила, а во-вторых, считалось, что они, конечно, с радостью встретят своих освободителей, даже освободителей-нацистов. Но отступление было настолько беспорядочным, в особенности на Украине, что на практике эвакуация зачастую оказывалась невозможной. Тогда заключенных стали в массовом порядке ликвидировать. Есть сведения о массовых убийствах заключенных в Минске, Смоленске, Киеве, Харькове, Днепропетровске, Запорожье и во всех прибалтийских республиках. Недалеко от Нальчика находился молибденовый комбинат, на котором работали зэки. По приказу Наркома внутренних дел Кабардино-Балкарской республики всех их расстреляли из пулеметов.[977] Есть сведения, что однажды при отступлении была собрана большая группа заключенных в 29000 человек. Когда появилась опасность дальнейшего продвижения немцев, в результате чего пришлось бы бросить лагерь в Ольгинской, НКВД отпустил на свободу всех, чей срок не превышал пяти лет, а остальных расстреляли 31 октября 1941 года.[978] Этот обычай сохранился и в мирное время: лагерь, расположенный около Ашхабада, 8 декабря 1949
