7
— Леонидо, Леонидо…
Он вздрогнул.
— Это я, Орландо.
Юноша смотрел на него с нежной улыбкой, и лишь где-то в глубине его черных глаз, будто тень, притаилась печаль.
— Орландо… Орел морской! — Леонид порывисто прижал его к своей широкой груди. — Похоже, не так-то легко будет нам свыкнуться с тем, что мы на воле. — Он еще раз внимательно оглядел паренька и потряс головой, как это делал раньше Орландо: — Ты что… совсем выздоровел, что ли?
— Да, да. Выздоровел. Симуляция, для немцев. — Орландо засмеялся, но та скорбная тень не исчезла со дна его глаз.
Леонид и Сережа еще раньше подметили эту вечную грусть на лице Орландо, но полагали, что друг их угнетен своей болезнью. Он-то никому из них не рассказывал о мучительной смерти отца на острове Кефаллиния. Эта смерть надолго, а может и навсегда, отняла у него способность смеяться беспечно и самозабвенно, поселив в его сердце неутолимую скорбь и ненависть.
Орландо приволок из пещеры два огромных узла, развязал их и жестом пригласил Леонида — выбирай! В узлах оказались куртки, береты… Леонид окинул взглядом все это добро и усмехнулся. Он вспомнил, сколько хлопот всегда бывало в каптерке с его обмундированием. Ну ладно, хоть ребята оденутся. А так хотелось бы поскорее скинуть эту ненавистную тюремную робу!
Тут из пещеры вышел Петя Ишутин, хлопнул его по плечу и засмеялся:
— Чего приуныл?
Леонид молча схватил первые попазшиеся под руки штаны, тряхнул их и прикинул на свой рост.
— В детский сад собрался, что ли, в этаких штанишках? — захохотал опять Ишутин.
Орландо о чем-то вспомнил, улыбнулся и, хлопнув себя по лбу, юркнул в пещеру. Петя тоже сделал пару шагов за ним и гаркнул:
— Эй, удальцы! Хватит ухо давить, выползайте шмотки выбирать!
Народ дружно, как по команде, высыпал на волю.
— Какие такие шмотки?
— Немцы новую форму прислали, что ли?
— Мне подавайте полковничий мундир с погонами!
— Сережа, ты среди нас самый маленький, не лезь в пекло наперед батьки. Что достанется, то и сойдет.
— Ты сам не лезь! Знаю я вас, подсунете мне самую рвань.
Расхватали все в мгновение ока. Только Леонид все стоял в сторонке и вдруг с удивлением увидел, что на его долю совсем ничего не осталось: ни штанов, ни пиджака, ни берета.
Однако нашелся кто-то поблагоразумнее, закричал:
— Так не пойдет, товарищи! Надо распределить одежку по росту и рангу. Ты, Иван Семенович, будешь поопытнее и постарше других. Ну-ка, займись этим делом.
Но пока медлительный Иван Семенович уразумел, чего от него хотят, все поскидали тюремную рухлядь и вырядились в штатское. Между тем из пещеры вышел Орландо с добротным чемоданчиком в руках.
— Компаньо Леониде, это вам синьор Москателли прислал.
Полегчало на душе. Раз Москателли прислал, значит, будет ему впору. Пока он переодевался, ребята с шутками и смехом сгребли арестантское старье в большую кучу. Муртазин вспомнил, как немцы сожгли их прежнюю одежду солдатскую, как сгорели тогда письма Зайнаб, тщательно спрятанные им в стельках ботинок, и предложил:
— Давайте, братцы, спалим все это к чертовой бабушке, чтоб духу не было!
Все ответили дружным «ура!». К куче, где пестрели полосатые куртки и штаны, один вид которых пробуждал в душе боль и гнев, с разных сторон протянулись руки с зажженными спичками. Снова прогремело «ура».
— Эх, Гитлера бы вот так!
— И Муссолини тоже! — добавил Орландо.
А Петя затянул частушку:
— Ура-а!
— Ура-то, оно и вправду ура, но не дело вы, ребята, затеяли, — проворчал Иван Семенович, глядя на догорающее тряпье. Человек он был, конечно, хозяйственный, но порою слишком долго думал.
— А что, хотел домой на память робу свою прихватить? — поддразнил его Никита.
— Домой бы возить не стал, незачем, — сказал Сажин по-прежнему степенно, — но подложить под себя заместо матраса пригодилось бы. Тут для нас не расстелили пуховых перин и теплых одеял не запасли. А на дворе осень. Глядь, и зима подойдет.
— Вот это правильно сказано, — заметил Леонид, поняв, что поторопились они, поддались порыву.
— Эй, бог сироту не обидит, да и друзья-итальянцы в беде не оставят, — отмахнулся Петр, совсем не желая теперь, когда они попали на волю, ломать голову по таким мелочам. — А может, какая-нибудь душенька-красавица сжалится, на зиму под свое крылышко возьмет. Правильно я говорю, Орландо?
Тот ни слова из того, что городил Ишутин, не понял, но согласно покивал головой:
— Си, си!
— Надо сказать «да, да». Сережа, ты научи Орландо по-русски калякать. Когда соберемся домой, и его прихватим. Как, Орландо, поедешь в Россию?
— Си, си.
— Ну, ежели си, то порядок.
— Здорово бы было побриться сейчас, постричься, — размечтался Вася Скоропадов, потирая ладонью щетинистую, словно ежик, щеку. Москвич с Арбата, он даже в лагере сохранил особую любовь к опрятности.
Орландо, ничего не говоря, раскрыл чемодан, который прислал синьор Москателли, и достал из бокового кармашка настоящий бритвенный прибор в черном, с фирменным клеймом — крокодилом — футляре.
Все бросились к Васе.
— После тебя я!
— А после тебя я!
— Зеркала-то, братцы, нет. Если каждый станет бриться сам, долгая будет песня…
— Так я парикмахер! — выскочил вперед Никита. — На приисках лучшим мастером считался. Помните «Угрюм-реку»?.. «Стой, цырулна, стрыжом, брэим, первы зорт…» Побриться — сто лир, освежиться — двести пятьдесят. Налетайте, молодейте, грошей не жалейте. С тебя, что ли, начнем, Вася?
Скоропадов повернулся в сторону Леонида.
— Нет, пусть сначала командир побреется.
Леонид подошел к друзьям.
— Товарищи, теперь я никакой вам не командир. Убежали, вырвались из плена — на этом мои
