представители различных спортивных организаций и какой-нибудь очень известный врач. Ведущий просит задавать мне вопросы. Предположим, меня спрашивают, как я познакомился со спортом. Я отвечаю, что познакомился со спортом ещё в детстве. Увлекался всеми видами спорта, и в том числе шахматами.
— Нам известно, — говорит кто-то, — что вы должны были играть со многими гроссмейстерами.
— Не только с гроссмейстерами, — отвечаю я, — очень интересные люди есть и среди не очень именитых представителей шахматного искусства.
— Случалось ли вам играть с вашими друзьями?
— Я их слишком уважаю, — отвечаю я, — чтоб навязывать себя в партнёры, и не эксплуатирую их доброго отношения.
Затем мне будут заданы ещё всевозможные вопросы на разные темы. И после того как любопытство присутствующих будет удовлетворено, ведущий пресс-конференцию скажет: 'А сейчас состоится сеанс шахматной игры. Псип, сверкс и чедоземпр Юрий Иванов вызывает любого на бой'.
Тогда на сцену выйдет какой-нибудь гроссмейстер, и я сыграю с ним партию. И может быть, даже и выиграю, то есть даже наверняка. Затем ведущий снова попросит тишины в зале и сделает следующее чрезвычайное заявление: 'Дорогие товарищи, — скажет он, обращаясь к зрительному залу, — в том, что Юрий Евгеньевич Иванов выиграл или, скажем, даже проиграл эту партию, казалось бы, нет ничего удивительного, но дело в том, что как раз во всём этом есть кое-что удивительное: Юрий Евгеньевич выиграл партию в спящем состоянии'.
В зале, конечно, после этих слов поднимется шум, все закричат: 'Как в спящем? Почему в спящем? Ведь он же не спит! Он же разговаривает, шутит, смеётся и даже играет в шахматы!'
И тут ведущий снова скажет: 'В том-то и дело, что Юрий Иванов, Юрий Евгеньевич Иванов, хотя и разговаривал, шутил и играя, всё же находился и сейчас находится в спящем состоянии, что и удостоверит присутствующий здесь профессор'.
Седовласый профессор удостоверит, что я действительно нахожусь по частоте пульса, по глубине дыхания в спящем состоянии, и все придут в необычайное изумление. А ведущий скажет, что это и есть новое и невероятное открытие псипа, сверкса и чедоземпра Юрия Евгеньевича Иванова, заключающееся а том, что человек спящий может бодрствовать а бодрствующий — может спать, не теряя даром ни минуты времени.
На этом воспоминания Иванова обрываются. Затем он начинает вспоминать утро следующего дня…
ВОСПОМИНАНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ. Зелёный шум
…Когда я проснулся, первое, о чём я подумал: как мне проучить всех этих жалких шпионов. Я решил это сделать сегодня же утром, после зарядки и завтрака. Я вышел на балкон на яркий утренний свет, потому что услышал на дворе какой-то подозрительный шум. Но вы знаете, что 'лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать', гласит народная мудрость. Ну, а что делать, если наши глаза не всё способны разглядеть? Взять, к примеру, свет (самое тёмное место в физике, как считают учёные). Видимый свет — это электромагнитные излучения, которые мы ощущаем. Такое излучение дают волны, длина которых лежит в определённом диапазоне. Но стоит только волне «перебежать» границу в правую или левую сторону, как она превращается в невидимку. Инфракрасную и ультрафиолетовую области оптического спектра мы не видим. Но я, как вы сами понимаете, вышел на видимую часть света, и что же? Вертишейкин рассматривал меня в упор в бинокль.
— 'Большое видится на расстоянии!' — сказал он мне нахально вместо 'здравствуйте!'. — Это как сказал Есенин, — пояснил Колесников-Вертишейкин.
— Большое видится _и_ на расстоянии, как сказал Иванов, — поправил я Вертишейкина и Есенина.
Я нарочно потянулся и прислушался к себе. Все анализаторные системы моего организма работали прекрасно. Кристаллы углекислых солей давили на мембрану моего уха, сигнализируя об идеальном состоянии моего слуха. Я прекрасно слышал все, что происходило вокруг меня, надо мной и подо мной.
Внизу, возле ворот дома, дежурила, громко о чём-то переговариваясь, масловская дружина.
— 'Все равны, как на подбор. С ними дядька Черномор!' — пояснил Вертишейкин, кивнув головой в сторону Маслова.
А я сказал:
— Зелёный театр… зелёный шум! — при этом мне показалось, что что-то когда-то вроде этого было в моей жизни.
Вот так же кто-то стоял, чего-то от меня требовал, я с кем-то ругался… Или я что-то об этом читал в какой-то книжке?.. А не всё ли равно с кем, когда и что было? Не отвлекайся, Иванов, не отвлекайся от перигея, который ты сейчас покажешь своим одноклассникам. Они хотят проникнуть в твой апогей, но пока ещё рано, рано ещё проникать им в твой апогей. Вообще-то апогей самое дальнее удаление сверхкосмонавта от Земли. Мой апогей — это когда я выполню порученное самое трудное задание' на свете, а перигей — это самое близкое приближение к Земле сверхкосмонавта. Это примерно вообще, а в данном случае мой перигей — мое самое близкое приближение к моим земным делам и заботам. И сегодня, скажем через час, я начну, как говорится, приоткрывать завесу, я позволю заглянуть в щёлочку забора, как бы существующего вокруг меня в моей жизни, я позволю заглянуть в щёлочку этим сгорающим от любопытства. Да не сгорающим, а, точнее, тлеющим от любопытства ченеземпрам! Колесников- Вертишейкин не сводил с меня молящих глаз, стараясь при этом даже не моргать, чтобы не пропустить чего-нибудь. У него даже слезы на глазах выступили от напряженного внимания.
— Часа через два мы многих недосчитаемся, — сказал я задумчиво.
— В живых? — заинтересовался Вертишейкин.
Эта фраза для него сразу же запахла антологией таинственных случаев. Он поджидал моего ответа и вежливо переспросил:
— Недосчитаемся в живых?
— В еле живых, — объяснил я. — Пересчитай всех по цифровой системе! — приказал я Вертишейкину.
— Ох и интересный же ты человек, — сказал Вертишейкин, и как мне показалось, с неподдельным восторгом. — Ну до чего же ты интересный человек, Иванов! Вот есть цирк, кино, телевидение, театр, а ты один — всё, вместе взятое!
— Ты вот что, Вертишейкин, ты слов так зря не бросай, ты пойди и запиши, что я интересный человек и, так сказать, что я всё, вместе взятое, запиши и покажи это моему отцу.
— И маме? — спросил Колесников.
— Маме не надо, мама и без тебя знает, что я интересный человек и, так сказать, всё, вместе взятое!
— Хорошо, — сказал Колесников.
— Не 'хорошо', — поправил я Колесникова, — а слушаюсь.
— Слушаюсь, — поправился Вертишейкин.
— И вот что ещё… Раз уж антология таинственных случаев так антология, — сказал я, а про себя я подумал, что это хорошо и правильно, что я уже сейчас записываю о себе воспоминания, но ещё лучше, если будет записывать обо мне воспоминания ещё кто-нибудь, ну, скажем, тот же Колесников-Вертишейкин. И ещё я подумал, что этот Вертишейкин со своим заурядным умом сам не разберётся, что произойдёт в парке на его глазах, поэтому я сказал:
— Ты, Вертишейкин, со своим детективным умом сразу не разберёшься и не поймёшь, что сейчас произойдёт, поэтому я тебе объясню. Всё это тоже, между прочим, запиши. Значит, так: сейчас я выйду на улицу и побегу в ЦПКиО, в парк, туда, где аттракцион, понял?
Вертишейкин кивнул головой, что он всё понял.
— До парка со мной добежать сумеет только Маслов, остальные не выдержат и отстанут. Чтобы не
