назубок, я бы… И вообще, ты здесь случайно!.. Ивановы на генеральную репетицию приходят и уходят, а Кутыревы остаются.
Брунова всё ещё спокойно стояла на сцене и не начинала своё выступление.
'А мне как-то показалось, что Брунова волнуется, — подумал я, — а она вон что, она хочет меня привести в… или, наоборот, вывести меня из… Не выйдет, Брунова, не выйдет! Не привести меня «в»… не вывести меня «из»… Жаль, что она не занимается, как Маслов, в кружке космонавтов… А то её можно было бы и порекомендовать в экипаж, который меня доставит на место моего галактического назначения. А то ещё зачислят этого Маслова… а что он такое? Да так… Лучший космонавт среди артистов… или, точнее, лучший артист среди космонавтов…'
— Когда я была маленькая, я очень любила сказки. И сейчас я их тоже люблю. И завидую тем, у кого есть свой волшебник со своими волшебными словами, — произнесла тем временем Брунова как-то искренне и, я бы сказал, честно, именно по той системе Станиславского, которую я, к моему удивлению, знал наизусть.
А Брунова между тем как по системе Станиславского начала, так по системе Станиславского и продолжала:
— В детстве я пыталась воспользоваться чужими волшебными словами, но у меня ничего хорошего из этого не получалось.
Вот очень мне нравились такие волшебные слова: 'Он ударил в медный таз и вскричал: 'Кара-барас!' У нас был такой таз, в котором бабушка варила варенье. Однажды, когда все ушли из дому, я села учить уроки. Но ничего у меня не решалось, ничего не запоминалось. Тогда я взяла медный таз, ударила кулаком и закричала: 'Кара-барас!' Никакого результата. Тогда я сказала, как сказочник из 'Снежной королевы': 'Снип-снап-снурре-пурре-базелюрре…' Но всё равно из этого ничего не вышло, и задачи не решались. Ещё я совсем зря крикнула: 'По щучьему веленью, по моему хотенью — решитесь все решенья! — не решились. И тогда я поняла: надо искать своего волшебника со своими волшебными словами, если чужие не помогают.
И я пошла по городу. И стала слушать, что говорят люди, когда работают. Вот строят дом. И кричат: 'Майна!', 'Вира!' Стена дома стала расти у меня на глазах. Заглянула к футболистам на стадион: 'А ну, Миша, дай-ка ещё по воротам'. Заглянула к хоккеистам: 'Ещё пас, ещё пас. Г-о-ол!' Человек плывёт. Почему не тонет? Смотрю: 'Раз-раз-раз-раз!' Вошла в цирк: 'Гоп-ля! Ещё раз!' Заглянула в балетное училище, а там: 'И-и-и раз! И два! И три! И — ещё раз!' 'Давай, давай! — говорил бульдозерист, нажимая на рычаги. — Ещё давай!'
'Чудеса!' — подумала я, догадываясь, что в слове «раз» есть что-то волшебное, 'Раз, два, взяли! Раз, два, взяли! Ещё раз взяли! Ещё раз!' И тут я всё поняла. Вот они, волшебники, и вот они, волшебные слева: 'ЕЩЁ РАЗ, ЕЩЁ РАЗ!' И так мне захотелось тут же самой стлать волшебником! ЕЩЁРАЗОМ! Я взяла и стала сочинять свою волшебную песенку. Потому что какой может быть волшебник без песенки?
Получилось так: 'Я ЕЩЁРАЗ, волшебник, и в добрый час я помогаю всем, кто от неудачи льёт слезы, а работать надо весело, не напоказ, чтоб никто не удивлялся, а при этом, конечно, повторять: 'Ещё раз, ещё сто раз, ещё тысячу раз…' Песенки не получилось.
'Никакой я не волшебник, — подумала я, прочитав всё это. — Какая же это песенка, когда всё так нескладно? А потом вспомнила, что надо ещё раз, и ещё, и ещё сто раз попытаться стать волшебником. И вдруг, может быть, в двухсотый ещё раз у меня из-под пера полились стихи:
Между прочим, пока Аня Брунова исполняла по системе Станиславского свою сказку про волшебника ЕЩЁРАЗА, я, конечно, не терял времени даром и, как всегда, занимался сразу четырьмя делами: правой рукой в кармане сжимал теннисный мяч, носком левой ноги ритмично прижимал теннисный мяч к полу, решал кроссворд (по горизонтали: 12. Плата за перевозку груза водным путем. 13. Щипковый инструмент. 15. Курорт в Крыму. 17. Вулканическая горная порода, употребляемая как строительный материал) и размышлял о методе физических действий.
Оказалось несколько неожиданным и для меня самого, что я разбираюсь не только в системе Станиславского, но и ещё в одном методе, применяемом режиссёрами в работе с артистами, — этот метод называется методом физических действий. И заключается он вот в чем, но это так… грубо и ориентировочно: в отличие от системы Станиславского, которая приводит актера к правильному внешнему состоянию через правильное внутреннее состояние, то есть через внутреннее к внешнему. Метод же физических действий старается через правильное физическое поведение актера привести его к нужному внутреннему состоянию, то есть, наоборот, через внешнее к внутреннему…
— Иванов, ну, как тебе сказка про волшебника ЕЩЁРАЗА! — спросил Кутырев.
— Всех бы вас, — сказал я, помедлив, — к пираньям во время отлива… всех… кроме Ани… А так ничего, ничего, я немного доволен.
— Иванов немного доволен! Иванов немного доволен! Иванов немного доволен! — пронеслось по залу и по сцене.
— Но потом, когда… имейте в виду… но, несмотря на… это, я разрешаю, только я не очень-то разобрал, по какой все-таки системе вы работаете? Борис, кстати, о стыке театральных наук… Вы, конечно, не знаете, что, кроме системы Станиславского, в работе с актерами есть ещё так называемый метод физических действий, — меня так и подмывало все-таки прочитать этим начинающим и ленивым и нелюбопытным людям лекцию о методе физических действий.
— Юрий Евгеньевич! Не губи мою режиссёрскую карьеру, — взмолился Борис Кутырев, — ты же обещал не разражаться?
— Не знаешь — не берись, не можешь — не борись, — прошептал я одними губами и решил про себя: 'Ладно, погублю я этого Кутырева, но потом! Позже!.. Чтобы не занимался бессистемно театральным искусством!'
— И так в твоём присутствии бог знает что происходит, — продолжал жаловаться Кутырев. — Жонглёр раньше не ронял ни одной булавы, а сегодня, в твоем присутствии, он ни одной булавы не поймал. Актёры не выполнили ни одной из поставленных перед ними сценических задач. Кроме Ани…
— Как, разве выступал жонглёр? — удивился я.
Выступление жонглера я и вправду как-то не заметил, поглощенный своими мыслями.
— Слушай, Брунова, у меня есть к тебе серьезный разговор, ты ко мне зайди.
— Когда? — спросила Аня.
От такого моего предложения она так растерялась, что даже покраснела, что даже воскликнула:
— Господи, твоя воля! Счастье-то какое! Иванов свидание мне назначил! Где это записать?!
— Как где? В воспоминаниях, — вырвалось у меня невольно.
— А когда зайти-то? — продолжала причитать Брунова.
— Зайдешь… лет через пятнадцать — двадцать.
От такого моего предложения она растерялась ещё больше и ещё больше покраснела.
