(рекордных) результатов.
Спустя часа два, когда я взлетел по лестнице на свой этаж, я уже на лестничной площадке услышал точно такой же знакомый шум, который некоторое время тому назад я оставил в музыкальном классе нашей школы. Одним словом, стресс продолжается. Стресс — под ним долгое время подразумевали отрицательную реакцию организма на раздражитель (угнетённое состояние, нервный срыв и т. д.), пока автор термина американский учёный Г.Селье не разъяснил специально, что стресс может быть как плохим (дистресс), так и хорошим (эвстресс) — радость, вдохновение…
Среди присутствующих были почти все под дистрессом, и только на лице Тани Тополевой был написан ярко выраженный эвстресс. 'Она-то чему радуется?' — подумал я про себя.
Честно говоря, разглядывая из прихожей через стёкла двери столовой лица одноклассников, я продолжал делать сразу два дела: с одной стороны, слушал, что говорят обо мне мои одноклассники, с другой стороны, я продолжал удивляться, как это я, умея произвести в уме, подобно хорошему математику, извлечение корня девятнадцатой степени из числа со ста тридцатью тремя цифрами, не могу написать стихотворение о своём сердце!
— И ругается он словами на каком-то непонятном языке.
— Например? — спросила Таня Тополева.
— Например… — Лена Марченко замялась. — Я не знаю, удобно ли это произнести вслух? Например, сепактакроу! — сказала она, заливаясь смехом.
— Сепактакроу — это в переводе с малайского 'игра ногой в мяч', — сказала Таня Тополева.
— Он — человеконенавистник! — закричал Лев Киркинский. — У него любимая поговорка: 'Всех бы вас к пираньям во время отлива!'
— Чудаки вы все, — сказала Таня Тополева. — Всё дело в том, что во время отлива океана река мелеет. В это время пираньи никого не трогают, они как бы спят. Наступает прилив, повышается уровень реки, и в неё уже нельзя входить, гибель неминуема.
— Зато, — крикнул Колесников, — он всё время знает, который час!..
Я вошёл в комнату, и наступила тишина. Все смотрели на меня, как будто меня действительно подменили инопланетяне. Между прочим, среди моих одноклассников появились каким-то образом и врач- гипнотизёр, и даже дядя Петя.
— Вы спросите, спросите его, — заорал Колесников, — сколько сейчас времени?
— Юра, — спросил меня отец, — который сейчас час?
— Пять часов тридцать минут двадцать три секунды, — ответил я, не задумываясь.
Все, у кого были часы, посмотрели на циферблаты, а доктор-гипнотизёр, проверив мои показания, цокнул языком и пожал плечами.
— Самая трудная задача на свете — это быть в одном месте с этим фантастическим Ивановым, который оказался вовсе не Ивановым, а сверхфантастическим Юрием Баранкиным! — сказала Нина Кисина.
— Доверь ему встречу с инопланетянами, он нашу Землю поссорит со всеми галактиками!
— И пусть он скажет, он т_о_т Баранкин или не т_о_т? — крикнула Вера Гранина.
— В конце концов, мы все живём, — сказал Лев Киркинский, — и летим на космическом корабле «Земля», и желательно, чтобы экипаж этого корабля был бы совместим и во взрослом возрасте, и в детском.
— Нет, пусть он скажет, он т_о_т Баранкин или не т_о_т? — не унималась Вера Гранина.
— Кстати, это ещё Эйнштейн говорил, — крикнул Маслов, — что любое, самое великое, открытие стоит меньше и дешевле проявления человеческих качеств.
Потом Алла Астахова сказала:
— Академика Велихова спросили, что такое современный человек. И знаете, что он ответил? Что современный человек — это такой человек, который способен чувствовать ответственность за всё, что происходит рядом с ним и далеко. А Баранкин — это такой человек, которому наплевать, что происходит далеко, ему важно, что происходит с ним, вокруг него и в нём.
— И пусть он скажет, он т_о_т Баранкин или не т_о_т? — не унималась Вера Гранина.
— Нет, я не т_о_т Баранкин, а э_т_о_т Баранкин!
— А какой э_т_о_т? — продолжала допрашивать меня Кисина.
На такой вопрос я не нашёл нужным отвечать, но за меня ответила Таня Тополева:
— Я вам могу сказать, какой это Юра Баранкин. По-моему, это самый фантастический из всех реальных и самый реальный из всех фантастических! — И ещё она добавила: — Вы знаете, что это за человек? Вот есть люди, которые испытывают самолёты на всякие перегрузки или даже катастрофы, а он, а он… — сказала Таня два раза, — а он… — сказала она даже в третий раз, — себя, вы понимаете, себя на эти перегрузки и, может быть, на эти катастрофы…
— А ты бы полетела с Баранкиным на выполнение самого трудного задания? — спросила Нина Кисина.
— Нет, — сказала Таня, — я бы не полетела. Я бы не полетела, потому что у Баранкина его фантазия сильнее его самого. Мне кажется, что не он владеет своими фантазиями, а его фантазии владеют им самим.
Я почему-то только при этих словах обратил внимание на то, как во время моего отсутствия изменилась наша столовая. Вся комната была в книгах и журналах. Они кипами лежали на столе, на полу. Они походили на баррикаду, из-за которой вёлся по моей особе огонь отдельными словами и целыми очередями слов. С обложек книг и журналов на меня смотрели Павлов, Галилей, Горький, Кеплер, Ломоносов, Станиславский и так далее. И те слова, что я принимал за жалкие нравоучительные цитаты, на самом деле были как бы не цитаты, а как бы просто слова тех учёных и мыслителей, от имени которых они произносились. 'Жалко, что эти ученью и мыслители представлены всего лишь рисунками или фотографиями, — подумал я, — а то бы они были по эту сторону баррикад, то есть на моей стороне, на стороне сверхкосмонавта'.
— И можешь порвать свои воспоминания и свой бортжурнал. И вообще перестань терять время на свою сверхожесточённую сверхподготовку к сверхкосмическим сверхполётам. Я не понимаю, — говорил отец, всё повышая и повышая голос, — зачем зря терять время? Зачем готовиться к тому, что никогда не осуществится! Ты никогда не полетишь в космос! Понятно?
Я первый раз в жизни услышал, как кричит мой отец.
— Нет, полечу! — сказал я тоже громко.
— Нет, не полетишь!
— Это почему же я не полечу? — спросил я ещё громче.
— Потому что, — отчеканил мой отец, — в космос летают только очень здоровые люди. А ты болен. Ты очень болен! — Это всё он говорил от себя, не заглядывая в книги.
Если бы я был несерьёзный человек, я бы на такие слова просто рассмеялся. Нет, обо мне можно сказать всё, но сказать, что я нездоровый человек?!
— Ты тяжело болен! — продолжал отец. — Тяжело! Очень тяжело! Сейчас мы тебе поставим диагноз, от которого тебе не поздоровится, — Он стал рыться в журналах и книгах, нервно повторяя: — Нет, это не то! И это не то!
'Интересно, — подумал я про себя, — кого это отец ищет на помощь? Что за консилиум? И так здесь почти весь класс!..'.
— Ага! Вот! — сказал отец, беря со стола и разворачивая какой-то журнал. Потом он надел очки и, поглядывая на меня поверх стёкол, прочитал следующее: — 'Несколько слов о психологической несовместимости… (Пауза.) В длительную экспедицию исключительно важно подобрать состав участников так, чтобы им было приятно вместе жить и работать. Это исключительно важно… (Пауза). Достаточно вспомнить эпизод из жизни замечательного полярного исследователя Фритьофа Нансена… (Пауза.) Это был крупнейший учёный, человек большой души… И исключительного обаяния!.. (Пауза.) Лекция, которую он однажды прочёл в Эдинбурге, называлась 'То, о чём мы не пишем в книгах'. Речь шла о знаменитом дрейфе корабля «Фрам». Нансен рассказывал о штурмане Иогансене. Это был его большой друг. Вместе они достигли 86-го градуса северной широты и должны были возвращаться на материк к Земле Франца-Иосифа. Этот путь у них занял около полутора лет. Ели они одну моржатину и медвежатину. Упадок сил, казалось был
