чем кажется. Мы сразу узнаем, если кто-то подъедет. Пока об этом не тревожься, можешь нам доверять.
— Я хочу ее увидеть, — сказал Ота.
— Знаю. — Амиит хлопнул его по плечу. — Она тоже хочет тебя видеть. Поэтому я ухожу. Только не забывай, что ты много дней сидел в тюрьме, голодал, ослаб, почти не спал, и прошлой ночью тебя похитили. Не требуй от себя слишком многого. Спешить некуда.
Ота покраснел. Амиит взял напоследок еще одно яблоко и двинулся к двери. Киян как раз подошла ко входу с той стороны, и Амиит пропустил ее, а сам тихо закрыл за собой дверь.
Ота поднялся. Язык вдруг перестал его слушаться. Киян тоже молчала, но окинула его внимательным взглядом. Ота заметил, что она расстроилась, хотя старается этого не показывать.
— Тани, ты… ты выглядишь ужасно.
— Все из-за бороды, — ответил Ота. — Я ее сбрею.
Она не улыбнулась в ответ на шутку, а подошла ближе и обняла его. Ее аромат принес с собой сотню воспоминаний. Ота обнял Киян одной рукой и со смущением заметил в руке дрожь.
— А я с тобой навсегда попрощался, — прошептал он. — Не хотел подвергать тебя опасности.
— Что они с тобой сделали? Боги, что с тобой сделали?
— Ничего страшного. Просто какое-то время плохо кормили и держали взаперти.
Она поцеловала его в щеку и отстранилась, заглядывая ему в лицо. В ее глазах стояли гневные слезы.
— Тебя хотели убить!
— Ну, по всей видимости, да.
— Если хочешь, я их сама вот этими руками передушу! — сказала она с улыбкой, означавшей, что в шутке есть немалая доля правды.
— Это, пожалуй, перебор. Но… почему ты здесь? Я думал… Я думал, что я для тебя слишком опасен.
— Так и есть. Изменилось… другое. Пошли. Посиди со мной.
Киян взяла в рот кусочек сыра и налила себе воды. У нее были тонкие, сильные и красивые руки, словно изваянные скульптором. Ота потер виски ладонями, убеждая себя, что все происходит на самом деле, что он не проснется в тюрьме над городом.
— Синдзя-тя рассказал мне, что ты хотел повернуть назад. Из-за меня. Что если ты не сбежишь, меня не будут искать.
— Знакомство со мной не должно так дорого обходиться. Я… я больше ничего не мог сделать.
— Спасибо, — сказала она очень серьезным тоном.
Киян выглянула в окно. В складках ее рта, к удивлению Оты, мелькнул страх. Он потянулся, чтобы взять ее за руку, и тут она словно вышла из оцепенения. По лицу промелькнула улыбка и пропала.
— Не знаю, станешь ли ты меня слушать. Но я слишком долго ждала. Только как сказать…
— Это плохое или хорошее?
— Не знаю. Надеюсь… я… О, боги! Ну вот… Когда ты уехал, мне стало тебя не хватать сильнее, чем я ожидала. Я просто заболела. По-настоящему. Решила, что надо перетерпеть. Что это пройдет. А потом заметила, что мне хуже всего по утрам. До тошноты. Понимаешь?
Она заглянула Оте в глаза, и он нахмурился, пытаясь увидеть глубинный смысл слов. А когда увидел, мир ушел у него из-под ног.
Ота принял позу вопроса, и Киян ответила подтверждением.
— А-а… — проговорил он и остался сидеть в полной растерянности.
Через десять или двадцать вздохов Киян заговорила снова:
— Повитуха говорит, что ребенок родится на Ночь Свечей. Или чуть позже. Я поняла, что никуда не денусь хотя бы до тех пор, пока я ношу твое дитя. Я пошла к Амииту, и мы… точнее, он… все это затеяли.
— Есть кровяные чаи…
— Знаю. Повитуха предлагала. Ты… ты бы этого хотел?
— Нет! Только я… я думал, ты не откажешься от того, что у тебя есть. От постоялого двора твоего отца. Я не знаю, какую смогу дать тебе жизнь. До сегодняшнего рассвета я был мертвецом. Но, если хочешь…
— Ради тебя я бы не бросила постоялый двор. Тани, я там выросла. Это мой дом, и я не отказалась бы от него ради мужчины. Даже хорошего мужчины. Я приняла решение в тот вечер, когда ты сказал мне, кто твой отец. Но ради вас обоих… или ради нее… Тут надо подумать.
— Ради нее?
— Или него, какая разница. Как я понимаю, решать тебе. В нашу последнюю встречу я выставила тебя из дома. Теперь я не стану тебя принуждать. Я сделала выбор за себя, а не за тебя.
То ли из-за усталости, то ли из-за выпитого вина Ота лишь через два или три вздоха понял, что она имеет в виду. Его рот начал растягиваться в улыбке, пока не заболели щеки.
— Я хочу, чтобы ты была со мной, Киян-кя! Я хочу, чтобы ты всегда была со мной. И ребенок тоже. Если придется бежать в Западные земли и пасти там овец, я хочу забрать и тебя, и ребенка.
Киян глубоко вдохнула, а потом шумно и прерывисто выдохнула. Только сейчас, увидев ее облегчение, он понял, как она волновалась. Киян взяла его за руку и сжала так, что едва не затрещали кости.
— Прекрасно. Прекрасно! А то я бы… — в ее голосе зазвучал смех, — …очень расстроилась!
Оба вздрогнули от стука в дверь. Вошел Синдзя и с укоризной посмотрел на смеющуюся пару.
— Ты ему сказала!.. Дала бы человеку отдохнуть. Ему пришлось сегодня нелегко.
— Ничего, он справился.
— Я пришел подлить масла в огонь. Ота-тя, только что прибыл гонец из города. Оказывается, ты убил собственного отца прямо в постели. Твой брат Данат возглавил охоту на тебя, но ты убил и его. Число твоих родных стремительно сокращается.
— А-а… — только и сказал Ота, а потом добавил: — Я, пожалуй, прилягу.
10
Хая Мати с сыном провожали перед храмом. Верховный жрец в бледных одеждах, с капюшоном, надвинутым на глаза в знак почтения, поддерживал пламя. Над погребальным костром поднимался густой черный дым и пропадал высоко над городом. Мати очнулся от праздника и обнаружил, что мир стал еще хуже, чем прежде, — Семай видел это в глазах каждого встречного. Не меньше тысячи горожан стояли на похоронах под лучами послеполуденного солнца, и в их лицах были печаль, смятение и страх.
И любопытство. Утхайемцы завертели головами, навострили уши — почуяли для себя выгоду. Семай в сопровождении Размягченного Камня ходил среди них, внимательно приглядываясь, тщетно высматривая Идаан.
Прошли младшие жрецы, распевая похоронные плачи и стуча в барабаны. Рабы в традиционно разорванных одеждах разносили оловянные чашечки с горькой водой. Семай не стал брать. Сожжение будет идти всю ночь, пока пепел от тел и от угля не смешается. Начнется неделя траура.
А потом люди, которые сейчас смотрят на похороны — мрачно, утирая слезы или с затаенной радостью, — соберутся и выберут из своего числа того, кто сядет на трон погибших и возглавит охоту на отцеубийцу. Семай не думал о том, кто победит или проиграет, схватят выскочку или нет. Где-то среди плакальщиков женщина, которую он полюбил, и она страдает. А он, способный рушить башни и плавить горы, не может ее найти.
Вместо Идаан ему встретился Маати. Поэт в коричневых одеждах стоял поодаль, на небольшом возвышении. В остановившихся глазах Маати отражался свет костра, а сам он был словно окутан тьмой. Семай не хотел подходить к нему и заговаривать, но подумал, что тот был на церемонии с самого начала и видел Идаан. Семай принял позу приветствия, на которую Маати не ответил.
