Если убийство священника Лауринавичюса совершено по замыслу КГБ, как утверждает «Хроника Литовской католической церкви» (№ 50), то время преступления рассчитано так, чтобы приглушить судом над убийцами Шапоки обвинения в адрес властей по поводу безнаказанности убийств священников. Многие укрепились в убеждении о причастности КГБ к убийству Лауринавичюса, когда вскоре после этого (20 декабря) 28-летний священник вильнюсского храма св. Николая Ричардас Черняускас объявил в храме после воскресной проповеди об угрозе сотрудника КГБ, что он, Черняускас, может «неожиданно умереть». Священник Черняускас известен протестами против преследования религии в Литве.[49]
Первый арест священника в Литве после 12-летнего перерыва произошел в январе 1983 г. — был арестован член Католического комитета Альфонсас Сваринскас. Приговор ему был очень суровым: 7 лет лагеря строгого режима и 3 года ссылки. В день суда над Сваринскасом был арестован другой член Католического комитета, священник Сигитас Тамкявичюс. Эти аресты вписываются в контекст повсеместного резкого ужесточения преследований инакомыслящих, начавшегося одновременно с советским вторжением в Афганистан и окончанием «разрядки» — с конца 1979 г. К моменту ареста литовских священников все открытые правозащитные ассоциации в других республиках были задушены арестами, и Католический комитет оказался единственной такой ассоциацией, до которой не дотянулись руки КГБ. На место арестованных членов Католического комитета в него вошел священник Казимерас Жилис, и Католический комитет продолжил правозащитную деятельность.
Не смея арестовывать священников, власти пытаются сдержать развитие католического движения в Литве арестами по обвинениям в организации религиозных шествий не их естественных организаторов — священников, а активных мирян. В 1980 г. за организацию самого массового в Литве ежегодного шествия в Шилуву была осуждена на 3 года лагеря Ядвига Станелите, стоявшая с флажком регулировщика на перекрестке дорог, по которым шли потоки верующих. Машину, увозившую Ядвигу с суда, забросали цветами.[50]
В 1981 г. по такому же обвинению и на такой же срок были осуждены члены Литовской Хельсинкской группы Мечисловас Юрявичюс и Витаутас Вайчунас. Оба они, признавая участие в шествии, отрицали свою организационную роль в нем. Юрявичюс, рабочий-маляр и глубоко верующий человек, на суде сказал, что его судит меньшинство, боящееся большинства, так как даже по официальной статистике в Литве 70% верующих, и что для него большая честь сидеть на той же скамье подсудимых, на которой сидели защитники церкви Станелите, Садунайте, Ковалев и Скуодис. [51]
Кроме этих судов, в 1980-1981 гг. состоялись несколько судов над деятелями литовского самиздата, а именно над авторами и составителями «левых» журналов «Перспективы» и «Alma Mater» и националистического «Витязя», а также — над участниками размножения «Хроники ЛКЦ».[52]
Всего в 1980-1981 гг. по политическим мотивам в Литве было осуждено 20 человек, что в пропорциональном отношении к численности участников движения несравненно меньше, чем, скажем, на Украине, и приговоры в Литве гораздо мягче. Максимальные приговоры за «антисоветскую пропаганду» получили двое в 1978 г. (В. Пяткус и Б. Гаяускас) и в 1981 г. — В. Скуодис. Остальные, судимые по той же статье, были осуждены на лагерные сроки от полутора до 4 лет. И еще одно отличие от Украины: в Литве не прибегают к фабрикации уголовных обвинений.
Возможно, сравнительная мягкость политических преследований в Литве диктуется ее близостью к Польше, вынуждающей власти к осторожности. Польские события отражаются в Литве двояко: важная роль католической церкви в польском сопротивлении вдохновляет и активизирует литовскую католическую церковь и ее приверженцев. Одновременно стал гораздо более резким самиздат литовских националистов и подчас в нем звучат антипольские ноты — на той почве, что в прошлом Польша не раз пыталась подчинить Литву. Национальные страсти обострились настолько, что стали чувствоваться и в деятельности католиков, прежде сдержанных в их выражении.
В заключение следует сказать, что в этом очерке раздельно описаны три направления литовского диссента — национальное, католическое и правозащитное. Однако в реальных жизненных условиях их не всегда удается разделить. Они тесно сплетены между собой и идеологически, и личностно — не только в том смысле, что участники разных направлений тесно связаны и часто действуют сообща, но и в том смысле, что в литовском диссенте нередки люди, которых с полным основанием можно отнести к двум, а то и ко всем трем направлениям (В. Пяткус, В. Скуодис и др.).
Эстонское национально-демократическое движение
Эстония была оккупирована советскими войсками одновременно с Литвой и Латвией — летом 1940 г. И так же, как в обеих других прибалтийских странах, в Эстонии сразу же после оккупации начались преследования реальных и потенциальных противников новой власти. В начале 1941 г. прошла волна арестов и депортаций, захватившая 10 тысяч эстонцев, а в 1944 г. возвращение в Эстонию советской армии вызвало массовую эмиграцию эстонцев. Размеры этой эмиграции неизвестны, но, согласно эстонскому самиздатскому документу 1982 г.,[1] родину покинули «десятки тысяч» эстонцев. В 1944-1953 гг. аресты происходили постоянно, достигнув наибольшего размаха в 1949 г., когда были арестованы или депортированы 40 тыс. эстонцев. В итоге этих испытаний к 1956 г. из 995 тысяч эстонцев, проживавших на родине в 1939 г. (конец периода независимости Эстонии), каждый пятый или погиб или покинул родину. В 1982 г. в Эстонии проживали 948 тыс. эстонцев, т.е. на 4,7% меньше, чем до войны.[2]
В Эстонии так же, как и в большинстве советских нерусских республиках, осуществляется планомерное «разбавление» коренного населения пришлым. В результате такой политики эстонцы, составляющие в независимой Эстонии 88,2% населения, в 1979 г. составляли лишь 64,7% населения советской Эстонии. С 1959 г. по 1979-й численность эстонского населения республики увеличилась на 50 тыс., а численность славянского населения (русские, украинцы, белорусы) — на 201 тыс. человек (с 267 тыс. в 1959 г. до 468 тыс. в 1979 г.), причем пришлое население быстрее всего растет в «ключевых пунктах» — в столице Эстонии Таллинне, в больших городах, новых промышленных центрах, в морских портах. На территории Эстонии расположены большие военные контингенты, тоже неэстонские. Военные вместе с семьями составляют заметную и все увеличивающуюся часть пришлого населения.
Самиздатский документ, составленный 15 эстонскими интеллигентами в 1982 г., описывает развитие взаимоотношений между центральной властью и эстонцами в послесталинские времена:
В эпоху реформ Хрущева (вторая половина 50-х — начало 60-х годов) у эстонцев возникли некоторые надежды на будущее своего народа и национальной культуры. Эти надежды питались реабилитацией жертв сталинизма, программой благосостояния, принятой КПСС в 1961 г., обещаниями большей автономии национальным республикам, ориентаций на более культурную и современную экономику (вместе с расширением производства товаров широкого потребления), некоторым пробуждением эстонской национальной культуры после сталинского пресса. Многие надеялись направить развитие в сторону «социализма с человеческим лицом», заменить клику русских бюрократов и обрусевших, родившихся в Советском Союзе эстонцев национальными руководящими кадрами, которые руководили бы экономикой разумнее, с учетом местных интересов.
Было обещано ограничить развитие тяжелой промышленности, увеличивать выпуск продукции лишь за счет повышения производительности труда, не строить в Таллинне новых крупных предприятий. Все это должно было ограничить поток русских эмигрантов в Эстонию. Взрывообразное расширение Таллинна должно было быть приостановлено. И, в завершение всего, появилась надежда, что вместе с успешным решением проблемы разоружения уменьшится степень милитаризации Эстонии, будет выведена часть русских гарнизонов и увеличится возможность более тесного общения с западными странами. Поэтому будущее не казалось слишком мрачным. Иногда казалось, что для существования и развития
