намерений тем, кого они обвиняли в «антисоветской агитации», и, следовательно, от смертных приговоров за словесный «антисоветизм». Это было существенным снижением давления на общество по сравнению со сталинским временем. Однако прочтение законов властями по-прежнему определялось принципом «кто не с нами — тот против нас». Реальное осуществление гарантированной конституцией свободы слова по- прежнему считалось «антисоветской агитацией и пропагандой с целью подрыва советского общества и государства», как гласит статья 70 Уголовного кодекса РСФСР, по которой осудили Синявского и Даниэля. При своеобразных отношениях между властью и гражданами в СССР, этот суд как бы объявил «таксу» за инакомыслие — максимальный срок по статье 70 (7 лет лагеря строгого режима и 5 лет ссылки). Последующие годы показали, что нашлось немало людей, которых эта цена не остановила в их стремлении говорить правду вслух. Приговоры Синявскому и Даниэлю не прекратили распространения самиздата и практики публикаций за границей.
И еще одно важное следствие этого суда: в самиздате появилась Белая книга, включавшая запись судебного заседания, газетные статьи о «деле» писателей и — письма в их защиту.
Кампанию писем начали жены арестованных. В декабре 1965 г. жена Даниэля Лариса Богораз написала письмо генеральному прокурору — протест против ареста за художественное творчество и незаконных приемов следствия.
Старший следователь подполковник Г.П. Кантов утверждает в беседах со мной и во время допросов, что мой муж виновен и понесет наказание… Такая предрешенность дела в процессе следствия заставляет меня сомневаться в объективности ведения дела…
Следователь позволил себе косвенные угрозы: если я буду плохо себя вести («вы понимаете, о чем я говорю», — хотя я абсолютно не понимаю, о чем идет речь), у меня могут быть неприятности по службе, «когда там узнают». Что узнают? Что мой муж под следствием? Но он ведь еще не признан виновным. А если и был бы признан, какие у меня могут быть неприятности и почему? Неужели мы возвращаемся к временам репрессий против семей осужденных, обвиняемых, подозреваемых людей?… Я… требую соблюдения норм человечности и законности.[33]
За прошедшие с тех пор годы таких писем написано несчетное число, но в 1965 г. такой тон и аргументы были новаторскими.
Лариса Богораз оказала огромное влияние на развитие событий в тот начальный период. Она стала притягательным центром для людей, сочувствовавших арестованным. Ее органичное правосознание и спокойное бесстрашие заражали, ее позиция служила примером. От Богораз и ее друзей эти новые идеи как круги по воде расходились по Москве, сказались на содержании и тоне других писем в защиту Синявского и Даниэля.
Известно 22 таких письма.[34] 20 из них написаны москвичами. Подписали эти письма 80 человек, в том числе более 60 членов Союза писателей.
Конечно, озабоченность именно писателей по поводу этого суда, как и по поводу суда над Бродским (см. стр. 220-221), в большой степени объясняется тем, что речь шла о свободе художественного творчества и судили их коллег, но и это не случайно: для русской литературы традиционен антагонизм с властями, лучшие русские писатели всегда отстаивали уважение к личности, были ее защитниками.
Письма о Синявском и Даниэле написали в основном их сверстники (т.е. люди среднего возраста), а то и пожилые. Все они были с высшим образованием, некоторые — с учеными степенями; все имели работу в соответствии со своим образованием. Это был советский образованный «средний класс», что отличало авторов писем от заводил с площади Маяковского и смогистов, начавших конфронтировать с властями смолоду и так и не вписавшихся в официальное общество.
Новый общественный круг, заявивший свои претензии власти, избрал для этого не демонстрации, а эпистолярную форму, дававшую больше возможностей для индивидуального самовыражения (интересно отметить, что никто из авторов писем в защиту Синявского и Даниэля, кроме Есенина-Вольпина, не был участником демонстрации 5 декабря 1965 г., хотя некоторые присутствовали на Пушкинской площади в качестве зрителей).
Письма в защиту несправедливо репрессированных писали и прежде, даже в годы сталинского террора. В те времена написать такое письмо были величайшей наивностью или актом величайшего мужества, так как это могло привести к аресту самого автора. Но эти письма не были правозащитными документами: их аргументация исчерпывалась уверениями, что репрессированный человек предан советской власти и арестован «по ошибке».
В 1958 г., во время травли Бориса Пастернака за опубликование за границей «Доктора Живаго», в самиздате ходила стенограмма собрания в Союзе писателей, где его коллеги «осудили» его.[35] Тогда многие сочувствовали писателю и выражали свое сочувствие вслух. Очень может быть, кто-то и писал о своем возмущении травлей, но эти письма прочли лишь чиновники, которым они были адресованы.
Так что усилия в защиту Пастернака остались неизвестными. Это можно сказать и о письмах по «делу» поэта Бродского, осужденного в Ленинграде в 1964 г. на 5 лет ссылки якобы за тунеядство: эти письма тоже не распространялись через самиздат.
Писавшие письма в защиту Синявского и Даниэля не рассчитывали, что власти прислушаются к их аргументам и откажутся от суда. Целью этих писем было заявить о неприятии официальной точки зрения на этот судебный процесс и на проблему взаимоотношений личности и государства. Эти письма были рассчитаны скорее не на чиновников, которым они были адресованы, а на читателей самиздата. Эти письма, как и вся Белая книга, сыграли огромную роль в формировании нарождавшегося независимого общественного мнения, в распространении правосознания.
Суд над писателями был не единственным признаком курса нового советского руководства на ресталинизацию.
В печати все чаще стали появляться произведения, оправдывавшие и возвеличивавшие Сталина, а антисталинские высказывания не пропускались. Усилилось давление цензуры, ослабленное после XX съезда. Эти тревожные симптомы вызывали многочисленные протесты, индивидуальные и коллективные. В них приняли участие и рядовые граждане и известные писатели, ученые и пр. Каждый такой протест становился событием общественной жизни: письма Лидии Чуковской (апрель 1966 и февраль 1968 гг.), обращение А. Солженицына к IV съезду писателей (май 1967 г.) и отклики на это письмо более 80 писателей; письма Льва Копелева (декабрь 1967 г.) и Г. Свирского (январь 1968 г.); письмо в ЦК 43 детей коммунистов, репрессированных в сталинские времена (сентябрь 1967 г.); письма Роя Медведева и Петра Якира в журнал «Коммунист» с перечнем преступлений Сталина; письмо советским руководителям Андрея Сахарова, Валентина Турчина и Роя Медведева о необходимости демократизации советской системы и др.[36]
Наиболее представительными по составу подписавшихся были:
1. Обращение к депутатам Верховного Совета по поводу введения в уголовный кодекс статьи 190 (наказание лагерем до 3 лет за «клевету на советский общественный и государственный строй» и за «организацию групповых действий, нарушающих работу общественного транспорта») и
2. Письмо Брежневу о тенденциях реабилитации Сталина.[37]
Среди подписавших эти письма — композитор Шостакович, 13 академиков (в том числе А.Д. Сахаров), знаменитые режиссеры, артисты, художники, писатели, старые большевики — члены партии с дореволюционным стажем.
Доводы против ресталинизации были самые лояльные (ресталинизация внесет разлад в советское общество, в сознание людей, ухудшит отношения с коммунистическими партиями Запада и т.п.), но протест против возрождения сталинизма был выражен энергично.
В начале 1968 г. письма с протестами против ресталинизации дополнились письмами против судебной расправы с молодыми самиздатчиками (Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Алексей Добровольский, Вера Лашкова). Все четверо были студентами-вечерниками, и зарабатывали на жизнь неквалифицированным трудом; кроме Лашковой, остальные пережили исключения из институтов, а
