приросшие к камням шляпки мидий и свои, казавшиеся увеличенными раза в два, руки.
Я вылез из моря, когда совсем замёрз. Кыш лаял от скуки и звал меня. Я принёс в мешочке воды и облил его.
Мама читала и разрешила мне ненадолго сходить на папин пляж.
Папа, Левин, Осипов и Рыбаков снова сидели на площадке йогов, поджав ноги и положив руки на колени. И снова все они странно дышали и странно улыбались.
— Пап! Может, у тебя какие-нибудь видения перед глазами? — спросил я, но он не слышал и продолжал улыбаться.
Я подумал про себя, что завтра его обязательно нужно сфотографировать, и сам попробовал посидеть, как йог, но это было скучно. Тут я услышал негромкий храп. Это храпел спавший на лежаке Торий. Милованов что-то доказывал Василию Васильевичу. Оказывается, они решили разыграть Тория, но не ради шутки, а для примера.
Милованов взял шариковую ручку, наклонился над Торием и большими буквами написал у него на предплечье: «БЫЛ В КРЫМУ. Жора с Курской аномалии». И поставил число. Торий даже не пошевелился.
— Зачем это? — спросил я шёпотом у Василия Васильевича.
— Сейчас поймёшь, — ответил он, стараясь не рассмеяться.
— Ну теперь надо будить этого равнодушного ко всему на свете молодого человека, — сказал Милованов.
— Вы же говорили, что разбудить его невозможно, — заметил Василий Васильевич.
— Есть один волшебный способ. Торий сам про него рассказывал. — Милованов достал из-под свёртка с одеждой Тория карманные шахматы с расставленными фигурками, двинул чёрную пешку и зловеще сказал: — Торий, вам шах!
Торий как ужаленный вскочил с лежака.
— Что? Что? Где шах?
Милованов и Василий Васильевич не удержались и захохотали. Я не смеялся, потому что всё ещё ничего не понимал.
— Что за шуточки? — спросил Торий.
— Какие уж шуточки! Посмотрите на свою руку, — сказал Милованов. — Пока вы спали, а мы купались, какой-то варвар вас разрисовал.
— Какая наглость! Просто нет слов!.. Смотрите, что делается! — возмущённо воскликнул Торий. — Им стало мало деревьев, скал и Гераклов! Они взялись за живых людей. Да я бы… да я бы… не знаю, что сейчас сделал бы с этим Жорой с Курской аномалии!
— А что вы, собственно, Торий, так возмущаетесь? Вы же сами говорили о действиях любителей оставлять где попало свои автографы: «Ерунда! Ничего особенного… Зачем поднимать из-за этого шум?» Говорили? — спросил Василий Васильевич.
— Да… говорил… Но то деревья, скалы… или какая-то ваза… А я… я же живой человек!
— С вас можно смыть чернила. А с дерева порез ножом не смоешь! — неожиданно для себя сказал я. — И вы спали, значит, вам не было больно, а дереву всегда больно!
— Алёша абсолютно прав, — сказал Милованов.
— Странно, что раньше вы этого не чувствовали, — добавил Василий Васильевич.
Торий как-то растерялся, ничего не ответил, поднял с земли шершавый камешек, плюнул на исписанное плечо и быстро, как пемзой, стёр с него «Жору с Курской аномалии».
И только я хотел спросить Василия Васильевича, что такое Курская аномалия, как услышал испуганный визг Кыша, донёсшийся с нашего пляжа.
Я побежал туда и увидел, как мама пытается поймать Кыша, который с жуткой скоростью носился по кругу и продолжал визжать. Я еле его остановил и всё понял: в ухо Кыша вцепился краб размером с полтинник, запутался клешнёй в шерсти и сам не мог отцепиться. Я его кое-как отсоединил от уха, он бочком, бочком заковылял по камешкам и пропал с глаз. Кыш, рыча, стал задними лапами откидывать камешки, один из них попал в ногу какой-то тётеньке, она вежливо сделала маме замечание, и нам, для того чтобы успокоить Кыша, пришлось уйти с пляжа.
Мы вернулись домой ровно в три часа. К моему и маминому удивлению, Анфисе Николаевне помогал выносить на улицу большой обеденный стол… Федя! А Норд лежал в тенёчке под чинарой. Федя объяснил, что сюда его прислал с запиской наш папа — переждать, пока уляжется шум из-за похищенной утки и нарушения режима. Но он, повздорив с Корнеем Викентичем, твёрдо решил не возвращаться в «Кипарис», а уехать домой вместе с Нордом.
Мама с Анфисой Николаевной, всё время поглядывающей на часы, начали накрывать на стол.
— Послушай, Федя, — сказал я, — ты, выходит дело, решил сбежать, и о тебе останется здесь, в «Кипарисе», плохая память? Я сам по себе знаю, что пока не скажешь правду, то на душе будут кошки скрести. Ты уж лучше признайся, и тебя простят.
— Ладно! Ты меня не учи! — сказал Федя. — За утку я уже внёс деньги в бухгалтерию.
— А Геракл? А ваза? А скамейка?..
— Не береди мою душу, сам во всём разберусь…
Стол был накрыт, на нём стояли всякие вкусные вещи, а обедать нас почему-то не приглашали. Анфиса Николаевна в последний момент обнаружила, что, кроме всего прочего, пропала трёхлитровая бутыль с постным маслом, не с магазинным, а с украинским, домашнего приготовления, которое ей привезла с Полтавщины старая знакомая.
Мама хотела послать нас с Федей за постным маслом, но Анфиса Николаевна заправила винегрет сметаной и всё весело восклицала:
— Как же я забыла про масло?! Ведь всё вспоминала, а про него забыла! Стара, мать, стара… Но ты, голубчик, ответишь у меня за всё! Держись!
Я в двух словах рассказал ничего не понимавшему Феде о таинственных исчезновениях из нашего дома разных вещей и с огорода — огурцов.
— Странные дела, — сказал Федя и, вздрогнув, схватил меня за руку.
В калитке показался запыхавшийся Корней Викентич в своей белой шапочке Айболита, а за ним мой папа со свёртком в руках. Корней Викентич подбежал к Феде и сказал:
— Дорогой мой!.. Мы повздорили. Это естественно… Ведь я прав, но мы, извините, не гимназистки — разлучаться навек из-за пустяков. Согласитесь, что за всё вытворенное вами я не мог погладить вас по голове.
— Дело не в этом, — сказал Федя.
— Так вот, знаете, почему я не говорю вам «скатертью дорожка»?.. Вы мне нравитесь. Да-с! Я уважаю вас. И верю, что с завтрашнего дня вы начнёте новую жизнь в «Кипарисе».
— В общем, вы правы! — сказал Федя.
— Ну вот и хорошо, — обрадовался Корней Викентич. — Вы думаете, я не понял мотивов собаки, когда она стянула уточку? Понял! И зря вы кипятитесь!
— Корней Викентич, — сказала, подойдя к нему, наша хозяйка, — о вашем тиранстве отдыхающие уже сложили легенды!
— И правильно. Они приехали сюда восстанавливать здоровье, а не развлекаться! Вот возьмите Сероглазова! На правильном пути человек! И вдохновенно бежит по нему! Скоро на него будет приятно смотреть!
Папа в этот момент развернул свёрток, достал из него свой пропавший с верёвки свитер и строго, как на допросе, спросил у меня и мамы:
— Каким образом этот свитер оказался у меня под подушкой?
