жену грешную злые иудеи. Но бесы еще злее таких людей. Иудеи постыдились, будучи обличаемы, и уходили един по единому. Но о демонах св. отцы пишут, что они безстыдны и, будучи отгоняемы и отвергаемы, опять возвращаются.
Все это пишу тебе, желая преклонить на милость к согрешающим, да и сама получишь милость от Господа. Сказано: милуяй помилован будет. И паки, Слово Господне чрез пророка: аще изведеши честное от недостойнаго, яко уста мои будеши. Если же сестры, с своей стороны, будут непреклонны и непокорны, то оне и пожнут, что сеют. Ты же можешь получить мзду свою от Господа за труд свой и за прискорбное скорбение, и за искреннее о них попечение, аще вся сия потщишися творити и сотворити о Господе. Аминь. Буди, буди!
124. О сомнениях, вызываемых добровольным оставлением начальственной должности
В одном письме пишешь мне, что ты очень довольна тем, что оставила казначейскую должность; а в другом письме пишешь, что тебя очень безпокоит помысл и до изнеможения стужает, что будто ты смертно согрешила, что отказалась от казначейской должности пред владыкою милостивым и незлобивым. Не явно ли противоречие в твоих письмах и в твоих словах? Не открывается ли из этого, что иное ты мне писала, а иное думала? На словах была покойна, а на самом деле безпокоилась, что лишилась казначейской чести и сопряженнаго с нею значения в монастыре. А кто сам захочет искать чести, тот будет получать одно только безчестие и с этим сопряженную скорбь. Впрочем, чувство это очень тонкое, которое может укрываться и от нас самих; обнаруживается же только выказывающимся противоречием: не хочу и скорблю, не согрешила ли смертно уклонением от казначейской должности? Если Григорий Богослов и святитель Тихон Задонский не согрешили смертно, что оставили святительския кафедры, то нам малейшим никак не может вмениться в грех, что отказались от должности среди великой неурядицы и мятежа, когда угрожала явная опасность попасть в подначальное заточение, из которого не без великаго труда и скорби едва-едва выкарабкался твой главный товарищ, и то при содействии только великаго и сильнаго лица. Впрочем, и тут еще не конец, а настоящий конец будет на Страшном Суде Божием; когда должно отдать отчет Богу за те души, которыя начальствующие должны пасти, руководить и спасать. Если бы угодно было Богу и тебя вывести на это поприще, то не должно забывать сказанных слов об ответственности других. А пока нужно позаботиться о спасении собственной души своей. Ты видела в сонном видении венок, замкнутый крестом; то и должно оставлять все человеческия мнения и расчеты, а помнить, что венок этот достигается небезскорбным несением Евангельскаго креста, как Сам Господь говорит: иже хощет по мне идти, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет.
Если Сам Законоположник, Сын Божий, Царь ангелов и архангелов понес заплевания и всякий вид уничижения, то мы, мнящиеся достигать соцарствования с Ним, каким путем хотим идти? Да не прельщаем себя, да не обманываем! Апостол говорит: иже Христовы суть, распяша плоть свою со страстьми и похотьми. Прости, сестра, что так резко написалось. Желал было я всячески смягчить слово мое к тебе; но, видно, мушку как ни ставь нежно и прилежно, она всячески должна показать свою силу, всячески сделает нарыв и причинит боль; но зато, по извлечении злокачественных мокрот, сделает и облегчение, и когда заживет больное место, человек ощутит и успокоение. Господь даровал тебе естественный разум, при том ты читаешь Слово Божие и святоотеческия писания; то сама можешь поверять и проверить, согласны ли слова мои с истиною Евангельскою, с учением христианским, с обязанностию монашескою, словом — согласны ли с делом спасения нашего?
125. Об исполнении воли старца о. Макария
Возлюбленный о Господе брат о. П. — Нам с тобою видно одно искушение: или долго не писать, или писать вместе. 6-го октября послал тебе письмо, и от тебя получил от 5-го; в твоем письме получил подлинное письмо твоего приятеля, а в другом конверте ответ ему на оное. Сперва хотел было отдать ему это письмо, но потом разсудил лучше не отдавать, потому что дело спутано усиленною передачею с собственным прибавлением. Когда твой дружелюбный человек был в вашей стороне, ты после долго не писал об этом, и написавши не сказал ни слова о том, какое впечатление он произвел на главнаго попечителя и печальника о вашем монастыре. К этому же дошел до нас слух, что не заметно, чтобы он понравился этому попечителю. Я так и передал ему просто, что ты ни слова не пишешь, а слух есть, что не заметно. А уже он написал тебе прямо, что будто бы не понравился; а ты еще усилил, что оклеветали, да наклеветали. Вот и вышли мы все монахи дельные: целую кучу клевет набрали, да наприбавляли, да других переклепали; а мним о себе, что мы угнетенные страдальцы, обиженные, оскорбленные, на самом же деле не меньше фарисея всех уничижаем до нельзя, и уничижаем по одним догадкам и подозрениям, забывая слова Писания: горе напояющему подруга своего питием мутным. В нас какая-то смесь: мнимся и Промысл Божий признавать, и других не перестаем обвинять аки бы препятствующих и сопротивляющихся нашим предприятиям. Когда мы резко говорим о других, то это ничего; извиняем себя тем, что мы говорим просто, дружелюбно, от ревности ко благу. Если же слышим, что другой сказал что-либо вопреки нас, тогда негодуем и возводим это до великих степеней клеветы, забывая проповедуемое Православною Церковью, что кийждо от своих дел или прославится, или постыдится, и кийждо сам о себе воздаст слово Богу. Дружелюбник твой думал, что нам легко все сделать: скажем, и сейчас нас послушают. А на деле вышло не так. Мы сказали о нем, а нам возразили: «что же он тут смущается и хочет выходить? Где же он найдет место лучше здешняго?» Что оставалось делать, как только замолчать, предавая дело это Промыслу Божию? Сверх того я вспоминаю, что покойный старец батюшка, отец Макарий в предсмертной своей болезни указал мне на трех человек, объявить им его волю, чтобы они жили в здешней обители мирно; — в числе троих, означенных старцем, и твой дружелюбник. Он толкует это по-своему, а я никак не могу действовать вопреки старца, видя на опыте, что один из троих, решившись оставить нашу обитель, три места переменил, и в четвертом не обретает покоя. Поверь мне, что от всей души желаю благоустроения вашей обители, но не могу действовать против своего сознания и вопреки указания покойнаго старца. Если воля Божия будет изменить это указание, то это иное дело. Простыя же человеческия хотения, как бы ни казались благовидными и благонамеренными, не только не созидаются, но и разрушаются, как сказано в Деяниях Апостольских: аще дело сие несть от Бога, разорится. Впрочем, ты, брате, терпи, и жди, и надейся лучшаго, только от Промысла Божия, а не от своих кое-каких предположений. Если желаешь только кое- чего, то вполне хорошаго не дождешься. Мы имеем Бога, Промыслителя, Всесовершеннаго, Всеблагаго, Всемогущаго, из небытия в бытие произведшаго целый мир, видимый и невидимый, и искупившаго нас падших Своею Кровию. Не силен ли он подать возможность к исправлению малейшей частицы разстроившейся, аще приспеет время к сему, по недоведомым нам Его судьбам?
Ты говоришь обыкновенно, что нам надо стремиться к сему. И я согласен, что надобно, только законным образом, с христианским терпением и пожданием.
126. О преждевременном стремлении к безмолвию
Ты стужаешь и отягощаешься на начальническия должности, и часто принимаешь помыслы, нельзя ли как избыть тяготы сей. То же самое чувствует и так же думает наш о. Стр. Но ему и тебе говорю, что эти помыслы двоедушия для обоих вас весьма вредны. Они не только не облегчают вас, но более усугубляют тяготу начальства, разслабляя дух и как бы отнимая руки от предлежащих дел. Хорошо и полезно потрудиться для ближняго, хотя бы после и пришлось быть в заштате по воле Всеблагаго и Всепремудраго Промысла Божия. Опытнейший из начальников монастырских преподобный авва Дорофей, описывая причины успокоения душевнаго, выставил главную причину так: хощу, якоже будет.
Искренно сего желаю тебе и себе и нашему о. Стр. и прочим всем.
