того органа, которые доверят Вам определенные методы.
До 16 января я просил бы Вас, в случае если Вы принципиально согласны с предложенным мною планом, собрать у себя (ибо все эти дни я могу быть свободен лишь после 7 вечера) группу привлекаемых к работе лиц (не более двух человек, кроме Вас), коим Вы безусловно доверяете. Этой группе я постараюсь с возможной полнотой осветить окраску того течения, коему я служу, мое отношение к этому течению и мотивы, заставляющие это течение входить в контакт с Вами. Это необходимо уже потому, что Вы меня изволили посвятить в Ваше представление о «посвящении» в лице добрейшего д-ра Рябинина.
Это налагает на менй обязанность осветить Вам мое личное отношение к тому; что в Европе известно под именем «посвящения», и поделиться с Вами конкретными сведениями по этому вопросу.
Вот, в общих чертах, те рамки, в коих я мог бы иметь возможность быть Вам полезным в исследовании интересующего Вас вопроса. Расширение или изменение их не в моей компетенции.
Само собой разумеется, что все мои работы, поездки и т. п. не влекут ни для Вас, ни для Института никаких расходов. Со временем Вы сами поймете, что иной, кроме безвозмездной, работы в этом направлении быть не может.
Ввиду неоднократных прецедентов мне приходится быть крайне осмотрительным в личных сношениях. Посему я должен предварить Вас, что с настоящей минуты письмами и документами, принадлежащими несомненно мне, должны считаться только снабженные нижеоттиснутой печатью. Лицо, пользующееся моим доверием в полном объеме, должно прочитать эту печать так, как я Вам ее лично прочитаю, если это Вас заинтересует.
Приношу почтительные извинения, что злоупотребил Вашим вниманием, и прошу верить моему искреннему исключительному почтению.
Готовый к услугам,
ЦГА СПб. Там же. Л. 130–131 об.
Петроград
Ул-ца Красных Зорь
(бывш. Каменоостр. пр.)
Высокочтимый Владимир Михайлович!
Я уже в течение недели в Петрограде. Но мытарства с прописками и квартирами до сих пор не давали мне возможности засвидетельствовать Вам свое почтение, хотя бы письменно.
С Мурмана я выехал окончательно. Кстати, прилагаю формальный документ, освещающий картину той экспедиции, участию в коей я взял на себя смелость пригласить Вас летом.
В Петрограде я пробуду, во всяком случае, не позже мая. Если же формальности по исхлопотанию выезда окончатся ранее, то выеду уже в апреле.
Для выполнения этих формальностей я и выехал с Мурмана.
У меня накопился кое-какой материал, освещающий санитарно-гигиенические условия края, в том числе кое-какие цифры по поводу Мурманских эпидемий, постановки врачебного дела. Также кое-какие штрихи по обследованию «лопарского испуга». Кроме сего довольно интересный материал по обследованию мною, в качестве начальника экспедиции, острова Кильдина (Ледовитый океан) и глубины Лапландии, до сих пор никем не исследованной (район крупнейших горных озер Умб-яверь и Луяверь).
В моем распоряжении около 100 диапозитивов по снимкам, сделанным нашим отрядом.
Если Вы ничего не имеете против, я мог бы сделать в Институте доклад под заглавием, примерно: «В краю колдунов и полярных сияний». Примерную программу доклада помещаю в конце письма. Доклад по размеру займет часа полтора-два. В моем распоряжении отличный проекционный фонарь со всеми принадлежностями.
Сделать доклад я могу, однако, лишь через 16 дней, не ранее, ибо помимо хлопот с ремонтом квартиры жестоко занят обеспеченной авансом срочной работой.
Если Вы ничего не имеете против, благоволите, хотя бы за полторы недели, известить меня о дне и часе; а о том, желателен ли такой доклад или нет, не откажите известить, по возможности, в ближайшее время, ибо необходимы кое-какие подготовительные шаги.
Я был бы весьма счастлив имегь честь видеться с Вами до доклада, когда Вы изволите указать. Сам я, до окончания ремонта занятой мною квартиры, в течение недели пробуду в квартире моего близкого приятеля, астронома Александра Александровича Кондиайна. Прописан же я, в качестве постоянного жильца, в колонии Тибетской миссии, в Новой Деревне, при Ламаитском дацане (храме).
В случае направления ко мне письма по указанному в заголовке адресу, благоволите предупредить посланного, чтобы он непосредственно передал письмо мне, или кому-либо из семьи моей, или Кондиайну, поднявшись наверх в указанную квартиру (49), ибо в Домовом Комитете меня не знают.
В Тибетской же колонии (Благовещенская, 15) благоволите справляться обо мне отнюдь не у Управдома (какой-то весьма растрепанный, довольно подозрительного вида «механик» Сансеро — якобы «большой поклонник буддизма», по внимательному же обследованию о буддизме имеющий представления весьма смутные), а непосредственно у Настоятеля Дацана, ламы Джигмита Доржиева, или у его слуги Чигмита Бадмаева в маленьком флигеле во дворе Дацана.
Управдом Сансеро служит на заводе Эриксона, за Московской заставой, бывает в колонии раз-два в неделю, поздно вечером, и у него письмо ко мне, безусловно, затеряется.
Разрешите в этом же письме еще раз принести мою почтительную благодарность за Ваше неизменное внимание и за Вашу исключительную любезность и внимание к моему приглашению нынешним летом.
Я не имел возможности ответить на Ваше письмо, так как Вы не указали точного срока Вашего возвращения в Россию. (В Вашем письме указано: или в сентябре, или около Рождества.)
Сам я вернулся из последнего маршрута экспедиции лишь в октябре и вплоть до выезда был неимоверно завален работой по сдаче материалов и их систематизированию.
Еще раз прошу принять мои почтительные благодарности и пожелания всего лучшего.
Высоко почитающий,
[печать Барченко]
Я пользуюсь случаем предварить Вас, что знакомая Вам вы-шеоттиснутая личная моя печать более мне не принадлежит и за документы, ею заверенные, с сего числа я не отвечаю.
ЦГА СПб. Там же. Л. 148–149 об.
11/2 ноября 1923 года
Каменноостров. пр.
д. 9/2, кв. 49
Высокочтимый Владимир Михайлович!
Исходя из моей некоторой формальной связи с Институтом Мозга и того внимания, которое Вы любезно уделили некоторым попыткам моего исследования, я предполагаю, Вам небезынтересно будет информироваться о конкретных результатах моих хлопот в Москве.
