Таиса и Маша вошли через ворота, которые были отворены. Их встретил внизу благообразный старик, одетый в черную хламиду вроде монашеского подрясника, подпоясанную черным ремнем.
— Здравствуйте, Никифор Петрович, — сказала Таиса старику. — Дома Максим-то Васильевич?.. Не обеспокоим мы его?.. Я вот к нему на поклон мою крестницу привезла…
— Пожалуйте, — приветливо отвечал Никифор. — Максим Васильевич дома и только что чай откушали.
— Это ракеевский апостол, — шепнула Машуре Таиса, указывая на Никифора.
Они поднялись наверх по широкой деревянной лестнице, устланной широким половиком, и вошли через переднюю в приемную комнату.
В комнатах была большая чистота. Везде были разостланы половики по крашеному полу. Было очень благообразно и казалось даже удивительно по убранству для такого глухого места, как Виндреевка. На окнах были везде миткалевые занавески с красной бахромкой. Стояла мебель красного дерева. В углу приемной на особой подставке возвышался большой образ старинного письма, изображавший Нерукотворного Спаса. Перед иконой горела лампада. Было в комнате тихо и таинственно.
Наши паломницы в своих темных одеяниях с белыми платочками на головах уселись в ожидании хозяина на стульца, стоящие около большого дивана, крытого малиновым трипом. Никифор пошел во внутренние комнаты доложить о них хозяину.
Через несколько минут вышел Ракеев. Он держал в руках книгу в старом кожаном переплете с застежками. Видно было, что он только что оторвался от чтения. Он положил книгу на стол около дивана, посмотрел на пришедших и, узнав Таису, сказал:
— Здравствуй, духовница… Это кто же с тобой?.. Кого привела?..
Машура впилась своими черными глазами в Ракеева.
Перед ней стоял мужчина лет за сорок, роста выше среднего, одетый в суконную поддевку, в высокие сапоги бутылками. Лицо Ракеева с грубыми чертами было окаймлено темно-русой бородой. Волосы на голове были тоже русые. Серые глаза показались Машуре сначала будто мутными.
— Она из Отрадного, кормилец, — отвечала с большим благоговением Таиса, — эта верст двести отсюда… Она — крестная моя дочка…
— Ну, здравствуй, Маша, будешь наша!.. — сказал вдруг Ракеев, внимательно взглянув на Машуру. Глаза его при этом загорелись каким-то особым блеском. Мутность их исчезла. Машура была поражена и словами Ракеева, и его взглядом. Она опустила голову и не знала, что отвечать.
— Ничего, ничего, Машенька, не робей, родненькая. Будешь наша, этого не минуешь… — Ракеев обратился к Таисе:
— В обитель везешь, на испытание?
— Она крепостная господ Сухоруковых, — сказала робко Таиса.
— Это ничего, что крепостная… Она мне нравится… Вези, вези… Мы ее справим хорошо. А вот я ей сейчас подарочек дам, — Ракеев пошел во внутренние комнаты и вынес оттуда черные монашеские четки. Он протянул эти четки Машуре.
— Бери, целуй руку, — сказала Таиса своей крестнице. Машура взяла и хотела поцеловать руку Ракеева.
— Не надо, — сказал тот с ласковой улыбкой. — Мы с ней просто в губы поцелуемся, по христианскому обычаю. — Он подошел близко к Машуре, смотря весело ей прямо в глаза, взял за плечи и поцеловал довольно плотно без всякого смущения. — Какая она у тебя ладная, да белая, — обратился он к Таисе. — А ты не робей, родненькая, — сказал он опять Машуре, которая вся зарделась от его поцелуя. — Все мы братья и сестры во Христе. Я вот и с ней, со старушкой, также похристосуюсь, — сказал Ракеев, подойдя к Таисе и поцеловав ее в губы. — Так-то, миленькие! А теперь идите, я еще за вами в обитель пошлю… Скоро у меня здесь будет годовое моление… Вот ее, — обращаясь к Таисе, сказал Ракеев, — ты и привезешь на наш праздник… Только скажи Манефе, что сначала ей нужно принятие сделать…
Таиса и Маша ушли. Таиса была в полном восторге; она ног под собой не чувствовала.
— Вот, привел Бог благодать от самого Христа получить… — говорила она. — Так-то это радостно, так радостно…
Маша молчала. Она была смущена и нервно перебирала в руках данные ей четки.
— И четки он тебе дал, — говорила Таиса. — Ах, как хорошо!.. Какая ты счастливая… Ему понравилась!.. Вот по этим четкам теперь молиться будешь…
Из Виндреевки наши путешественницы выбрались часов в одиннадцать утра. Они двинулись дальше уже вдвоем, без возницы; Афиногена задержал старец Никифор по особому делу. Тот должен будет доставить в обитель новые паникадила для моленной, которые пришли из Москвы, а также восковые свечи.
Таиса хорошо знала лесную дорогу в обитель. Она взялась сама править лошадью. Наши спутницы долго ехали в лесу в полном молчании. Наконец это молчание было прервано Машурой.
— Какой он удивительный! — сказала она как бы про себя. — И какие у него глаза!.. Навек запомнишь… — И Машура устремила вдаль свой пристальный взор. — Я вот и сейчас словно их вижу… — проговорила она.
— И как он мог мое имя угадать! — продолжала вслух удивляться Машура. — А когда подошел он ко мне, мне страшно сделалось… Хоть бежать была готова… Только потом я оправилась, — улыбнулась Машура, — потому что он ласковый…
— Он божественный, Маша, божественный! — восторженно отозвалась на эти машурины слова Таиса. — Он истинные чудеса может совершать…
— А барина моего он может от болезни вылечить? — спросила вдруг свою спутницу Машура.
— Само собой, может, все может, — отвечала Таиса. Но после этих слов духовница повернулась к своей крестнице и покачала ей укоризненно головой. — Экая ты, Машенька! Не можешь ты своего барина из головы выбросить, — выговорила она, — ты о себе лучше думай… Подумай, как бы тебе жизнь праведную начать… А энти мысли ты брось…
— Я о себе, крестная, и думаю, — оправдывалась Машура, — я свою душу хочу спасти… Для этого в вашу обитель еду…
— То-то вот, душу спасти!.. — покачала опять головой духовница. — А как спасешь-то ты ее? Вот наша вера как раз к спасению и приводит… Эта вера особенная! Это — сама правда истинная, не то что у других раскольников… Ее понять надо. Не всякий ее понимает.
— Ты и растолкуй мне, крестная, эту свою правду истинную, — сказала Машура.
— Видишь ли, милая Машенька, — начала толковать Таиса, — по нашей вере Бог может в людей вселяться, и эти люди, скажу тебе, могут сделаться христами. И, значит, Христос не один… Только это очень редко бывает… Душу-то человеческую с грехами нужно убить, чтобы Бог вселился… А кто это может?.. В нашей округе только один такой христос и есть — Максим Васильевич… А вот на Москве первый христос был Данила Филиппович из города Костромы… Это давно было… Потом был христос Иван Тимофеевич из Мурома. И богородицы по нашей вере являлись и являются…
— Я об этих христах что-то вовсе и не знала, — произнесла Машура.
— Где тебе, милая, это все знать… А у нашего Максима-то Васильевича двенадцать апостолов, — продолжала свою речь Таиса, — которые из них в Виндреевке живут, а которые в других деревнях… Они веру нашу проповедуют. Старец Никифор, что нас в Виндреевке встретил, тоже апостол. Он часто к нам в обитель жалует… И может чудотворить; только он не такой блистательный, как Максим Васильевич…
Таиса разговорилась, благо Машура ее с великим вниманием слушала.
— У нас, милая, такой устав, — продолжала с увлечением духовница, — первое дело: соблюдай посты, потом будь целомудренна, живи в чистоте, а также в полном смирении старайся быть. Вот так душу-то человек от грехов и очистит… И не думай, Машенька, чтобы мы насильно в обители держали… Из нашей обители девицы опять в мир идут, значит, по своей свободе, они вольные… У нас только они в вере и духовном житии окрепают…
— А замуж они потом выходят? — спросила Машура.
— По нашей вере, Машенька, они должны иметь мужей духовных, и любовь у них к таким мужьям должна быть особенная, ангельская… Стало быть, не плотская, не такая, как у всех людей… И мужья у них
