биограф.[31]
Даже и несовершенное, суровое и злое в природе, и грех в человеке не является препоной для любви Франциска, не затемняет для него образа Божия, живущего в человеке, сияния Божества, которым полон мир и которое всех нас делает членами одной семьи — братьями и сестрами в Боге. И эта сила любви есть вместе с тем просветляющая и духовно восстановляющая сила: ею побежден свирепый 'брат волк', этим безмерным порывом любовного смирения смущены и покорены одичавшие и озверевщие разбойники и увлечены вместе с Франциском, по примеру его, многие и многие грешные сердца на подвиг следования Христу. Суровые силы природы смягчаются и просветляются, прикасаясь к его внутреннему свету, побежденные, зараженные той же любовью.' И не удивительно, если огонь и другие неодушевленные твари - так читаем в воспоминаниях его учеников - порой повиновались ему и чтили его, ибо, как мы, бывшие с ним, сами часто видали, он до такой степени исполнялся любовию к ним, так услаждался ими и таким состраданием и жалостью к ним бывал подвигнут дух его (ipse tantum afficiebatur ad eos et in eis tantum delectabatur et circa ipsos tanta pietate et compassione movebatur spititus ejus), что он не мог видеть, чтобы с ними обходились неуважительно. И он так беседовал с ними, охваченный изнутри и извне ликованием, как будто бы они были разумными, и вследствие сего часто бывал восхищен к Господу в духе'.[32]
Все живые существа с доверчивой любовью идут к нему: птицы жадно слушают его проповедь и ждут его благословения, цикада садится на его руку и, по его приглашению, радостно поет свою хвалу Господу; птичка укрывается в его: руках и не хочет улетать; рыба, пойманная, которую он выпускает обратно в воду, играет около него в воде и не уплывает, покуда он не благословит и не отпустит ее; дикий зайчик ластится к нему, прыгает к нему на грудь под складки его одежды и не хочет с ним расстаться. А перед его смертью слетается огромное множество ласточек, которых он любил и о которых так заботился при жизни, и, кружась над крышей дома, в котором лежал умирающий Франциск, сладостной песней как бы прославляют Господа. Ибо вокруг Франциска, как и вокруг других великих святых, создавалась уже новая психологическая атмосфера, новая среда: среда обновленного существования, радостного восприятия иной, повышенной и преображенной действительности — дыхания Вечной Жизни. 'Поэтому — так рассказывает нам близкий ученик его — мы, бывшие с ним, видели, как он внутренне и внешне ликовал по поводу всех почти творений, до такой степени, что при прикосновении к ним или созерцании их дух его, казалось, был не на земле, а на небе'.[33] И из уст Франциска изливается восторженный гимн восхваления. Просветлен весь мир, все твари, и вся жизнь, даже испытания и страдания жизни, ибо все есть повод к благодарению и прославлению Бога: 'Благословен Ты, Господи, за тех, что прощают из любви к Тебе и переносят немощи и скорби'; просветлена и самая смерть: 'Laudato si, Monsignore, per sora nostra morte corporate' (Cantico del Sole) — 'Благословен Ты, Господи, за сестру нашу телесную смерть'.[34]Ибо, охваченный любовью ко Христу — единым содержанием и центром всей его внутренней жизни - Франциск в Нем воспринял мир, и братьев, и все твари, и всю жизнь, и самую смерть, переживая заново слова ап. Павла: 'Для меня жизнь - Христос и потому самая смерть - приобретение' (Флп 1. 21).
Характерна, так как она указывает на самые основные глубины жизни Франциска, следующая черта, приведенная в его биографии: 'Он никогда не мог слышать выражения любовь Божия без того, чтобы не пережить какое-то внутреннее изменение: ибо, услышав их, он был как бы внезапно возбужден, приведен в движение, воспламенен, как если бы внутренние струны его сердца были приведены в звучание'. 'Сколь должны мы — так говорил он — возлюбить любовь Того, Который столь возлюбил нас'.[35]
'Поэтическая непосредственность', почти 'наивно-народная' свежесть восприятия (под этим углом некоторые исследователи и писатели были склонны — иногда довольно однобоко — воспринимать жизнь св. Франциска), и вместе с тем - огромная мудрость и зрелость духовная, несокрушимая энергия и радостная суровость подвига, простота (но глубокая, основная, вытекающая из чистоты сердца и высоты духовной) и смирение, любовь Божия, охватившая его существо и изливающаяся на окружающих, преображение творения в лучах Божиих — все это вытекает из укоренения всего религиозного опыта Франциска в снисшедшем на землю Сыне Божием.
6
Третье лицо, на котором я хотел бы вкратце остановиться, — живший на рубеже 17-го и 18-го веков Герхард Терстееген (1697-1769). Протестантский мистик и слагатель духовных песнопений, некоторое время затворник, религиозный созерцатель и писатель, и одновременно ремесленник, почти безвыходно сидевший в своей комнате и занимавшийся плетением шелковых лент (соединяя эту работу со сосредоточенной молитвой и богомыслием), а потом по прежнему мистик и созерцатель, но при этом и миссионер и проповедник. В этом — все главное изменение внешнего облика его жизни в эпоху его зрелости: сначала затворник или полу-затворник, потом проповедник. Но в основе обоих периодов лежит сосредоточенная духовная жизнь. Дух этого созерцания выразился в его гимнах (некоторые из них принадлежат к лучшим молитвенным и литургическим перлам немецкого протестантизма).
В религиозном опыте Терстеегена, запечатленном в его гимнах, соединяется чувство трепета перед превозмогающим Присутствием Божиим и Его несказанным величием с жаждой все большего общения с Ним, с молитвою о все большем единении с Ним: чтобы Господь вселился в сердце мое и царствовал в нем. Терстееген особенно подчеркивает мир, тишину, смирение, смиренную простоту души, которая предает себя и все силы свои и волю свою в руки Господа. Он на опыте пережил истинный смысл этих слов Крестителя о Христе: 'Ему подобает расти, мне же — умаляться' Ин 3. 36). Это 'умаление' мое соответствует росту Его присутствия во мне. Эта основная черта христианской мистической жизни хорошо изведана Терстеегеном, который с радостью и смирением и детским упованием и дерзновением склоняется в прах перед Владыкой и Господом.
'Присутствие Божие!' (Gott ist gegenwärtig!) — так начинается один из самых знаменитых гимнов Терстеегена: 'Предстанем с трепетом пред лице Его. Господь посреди нас! Пуст все умолкнет, с умилением склонимся перед Ним... Придите, предадим себя Ему всецело.
Господь здесь, среди нас - Тот, Которого херувимы денно и нощно воспевают, склонившись перед Ним. 'Свят, свят, свят!' - так восхваляют Его ангельские хоры.
'Господи, приди и вселися в нас... Да станет душа моя обителью Твоею... Дай, чтобы, где бы я ни был, я постоянно видел Тебя пред собою и склонялся перед Тобой'.
