прочтении уже второй паремии, когда братия пела антифон (респонсорий) 'Ангел Господень', вдруг Тот, Кто в сердце его возжег огонь устремления — Господь Иисус Христос, явился ему бодрствующему и плачущему, и стал перед ним посредине хора, распростирая руки Свои и как бы показывая их ему. И на пречистых ладонях Его явственно виднелись следы гвоздей, и видно было, как из этих свежих язв сочилась кровь. И, узрев Господа, брат тот возрадовался радостью весьма великою, но, пораженный и как бы придя вне себя, не знал в данный миг, что ему делать. Ибо хотел он броситься на середину и припасть к ногам Спасителя, но удерживали его стыд и почтение перед собранной братией, - как бы не сочли его безумным. Ибо он и того не знал, является ли Господь видимым лишь для него одного или также и для остальных. И весьма обильно плакал он при сем, и сердце его растоплялось в себе самом жалостью от безмерной сладости любви к Тому, Кого он зрел. А длилось это явление Господа все то время, пока в праздничном антифоне пелись следующий слова: 'Он восстал от мертвых, придите и видите...' [84]
Еще ярче, еще более конкретно ощутительно было видение, которого удостоился другой Клервоский монах — благочестивый врач Альквирин.[85] Ему казалось, будто вестники небесные громко возглашают: 'Вот грядет Господь, восстаньте и выходите навстречу Ему'. Он скорее выбежал навстречу и стал у врат обители в ожидания Господа, и вот, действительно взошел через них Госпрдь. 'И когда входил Господь, он приблизился к Нему и поклонился Ему, умоляя, чтобы Он его благословил.[86] И, получив благословение, стал он пристально взирать на Него, и дивным чувством сострадания он состраждал с Ним. Ибо Господь представлялся ему как страждущий и немощный, пронзенный гвоздями и прободенный копьем, как будто бы Он только что снят был с креста, так что кровь весьма обильно струилась из раскрытых язв.
Душа шаг за шагом следит за драмой Голгофского Страдальца. Она в мыслях переживает заново Евангельский рассказ, конкретизирует его себе, восполняет новыми подробностями, Она созерцает бичевание Иисуса и издевательства над Ним, непосильное несение Им Своего креста на пути к Голгофе, последовательно развертывающуюся картину процесса распятия и мучительную агонию на кресте.[87] Иногда она переносится в чувствования, в скорбную, охваченную смятением и болью душу близких Иисуса, созерцающих Его муки, и сама созерцает, видит эти муки очами Его Матери и прочих, что остались верными Ему до конца.
4
Ибо с драмой Сына теснейшим, неразрывным образом переплетается драма Матери. На Ней, как известно, останавливается уже евангельское повествование. 'Тебе Самой оружие пройдет душу', - так предсказывал Марии эту грядущую нравственную муку еще старец Симеон, когда молодая Мать принесла в храм 40-дневного Младенца (Лук 2. 35). Теперь же, на Голгофе, 'стояли' - как рассказывает нам Иоанн - 'при кресте Иисуса Матерь Его и сестра Матери Его, Мария Клеопова, и Мария Магдалина'. И следует краткий эпизод потрясающей трогательности: распятый Иисус, уже близящийся к смерти, поручает заботу о Своей Матери любимому ученику Своему: 'Иисус, увидев Матерь и ученика тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: 'Жено, се сын Твой!'; потом говорит ученику: 'Се матерь твоя'. И с этого времени ученик сей взял Ее к себе' Ин 19. 25-27). Христианское чувство многократно и длительно останавливалось на этой сцене, на переживаниях Матери, стоящей у креста Сына или же держащей на руках Его бездыханное, снятое со креста тело, или в безмолвной невыразимой скорби созерцающей Его погребение.[88]
Св. Бригитте, шведской созерцательнице 14-го века сама Св. Дева в видении повествует о том, как Она лицезрела и переживала истязания и смерть Сына. 'Когда', говорит Она, 'первый из гвоздей пробивал тело Его, Я при первом же ударе упала без чувств как мертвая: в глазах у Меня потемнело, руки тряслись, дрожали колена. И от великой горечи не могла Я взглянуть на Него, пока не был Он всецело пригвожден. И когда Я встала, увидела Я Сына Моего мучительно повешенного. А Я, Матерь Его печальнейшая... еле могла держаться на ногах от скорби...'
Близится конец. 'Тогда от чрезмерного телесного страдания из глубины человечества Своего возопил Он ко Отцу: 'Отче, в руки Твои предаю дух Мой'. Когда услыхала Я этот вопль, Я, Его скорбнейшая Матерь, то задрожали все члены Мои от жестокой боли сердца. И сколько раз потом Я ни помышляла об этом вопле, он как будто все еще звучал в Моих ушах'.[89]
Недаром, пока Он еще мучился на кресте, сострадание Его к Матери Своей на много увеличивало Его муки, как говорит нам автор книги 'Созерцаний' (Meditationes vitae Christi). 'Она поистине вместе с Сыном висела на кресте и предпочла бы умереть вместе с Ним, чем дольше жить'. Она молит о Страдальце-Сыне небесного Отца — пусть Он по крайней мере облегчит муки Его: 'Отец, поручаю Тебе Моего Сына'. А Сын в это время молился за Мать: 'Отец Мой, видишь, как страждет Мать Моя. Я должен быть распятым, а не Она; а между тем Она со Мною на кресте. Достаточно Моего распятия, ибо Я понес на Себе грехи всего народа... Видишь Ее отчаяние; Отец, поручаю Ее Тебе: сделай посильными, выносимыми страдания Ее'.[90]
А вот сцена снятия со креста. Свесившуюся, освобожденную от гвоздя правую руку Его 'Владычица подхватила с благоговением и прижимает к Своему лицу. Она взирает на Него и целует Его с обильными слезами и горестными вздохами'.[91] 'А когда тело со креста было спущено на землю' — рассказывает нам автор 'Книги о страданиях Христа и о скорбях и плаче Его Матери' (из рукописи 13-го века) — 'то Она, устремившись на Него, припав к Нему (super ipsum ruens), от безмерной скорби и безграничной любви пребывала как бы мертвой — prae incontinentia doloris et immensitate amoris quasi mortua stabat.
Стояла в головах умершего Сына Своего Матерь Его Мария, слезами орошая Его лицо; многоразличными стенаниями терзалась Она изнутри; неустанно лобызала Она чело Его и щеки, и глаза, и нос, и все тело, и плакала с таким обилием слез, что казалось, будто вся плоть Ее вместе с душой всецело растворялась в слезы. Слезами омывала Она безжизненное тело Сына.,.' [92]
Эти сцены, эти переживания мук Иисуса и скорби Его Матери вдохновляют и церковное изобразительное искусство, внося в него (с особой силой во второй половине Средних Веков) струю глубокого, хватающего за сердце патетизма,[93] вдохновляют они, уже с ранних времен, и религиозную лирику и в особенности церковную, богослужебную песнь.
Мы знаем, что Восточная Церковь в своих песнопениях плачет и скорбит, созерцая умственным взором страдания Богочеловека. Она плачет и вместе со Скорбящей Матерью, повторяя Ее сетования, созерцая и переживая Ее материнскую скорбь. Приведу хорошо известные по 'Постной триоди' некоторые из песнопений Иосифа Песнотворца (Ιωσήφ δ Υμνογράφος) жившего в 9-ом веке, — из канона, что поется в пятницу 4-ой седмицы Великого Поста. Мы слышим здесь возгласы и рыдания самой безутешной Матери и Девы:
Егда Тя, Чадо, неизреченно родих, болезней избегох, и како ныне вся болезней исполнятся? Вижду бо Тя висима яко злодея на древе, землю неодержанно Повесивтаго, глаголаше Всечистая плачущи...
Умерщелену жизнь на кресте зряще, и не терпяще болезни утроб, рыдаше чистая Дева взывающе: Увы, Сыне Мой, что Тебе народ беззаконный воздаде?...
Ныне яко агнца незлобива зрю Тя висяща и от беззаконных ко кресту пригвождаема, Сыне Мой, ребезначальный, рыданъми терзаюся, и матерскими одержима есть болезнями, Всечистая вопияше…[94]
А вот, из канона Симеона Логофета, читаемого в Великую Пятницу:
Обешена яко виде на кресте Сына Своего и Господа, Дева чистая терзающися вопияше горце, со другими женами стеняще, глаголаше:
О страшном Твоем рождестве и странном, Сыне Мой, паче всех матерей возвеличена бых Аз: но увы Мне, ныне Тя видящи на древе, распаляюся утробою...
Се Свет Мой сладкий, надежда и живот мой благий, Бог Мой угасе на кресте, распалаюся утробою, Дева стеняши глаголаше...
