девушки то не видели — идти на смерть с именем Аллаха на устах. Купить за собственные деньги? Нет, это форменная глупость, он воюет за деньги американцев и пакистанцев, а если за собственные покупать…
Мысли — недобрые, тревожные. Гульбеддин сорвал с головы наушники, выключил кассету.
Против него будут все. Все захотят победить за его счет въехать в Кабул, а потом предать. Раббани, который клянется ему в верности — предаст его сразу, как только въедет в Арк.[65] Предаст и прикажет убить — этот наркоман и бачабоз особенно жесток, ему нет равных по жестокости. Моджаддиди его ненавидит лютой ненавистью, за ним — все монархисты, к ним может присоединиться и Халес — он тоже его ненавидит. Ахмад Шах Масуд — говорить нечего, в свое время он пытался убить Масуда и потерял половину личной охраны при той попытке. Масуд об этом помнит и отомстит при первом удобном случае. Он сидит в Пандшере, ему все равно против кого воевать — и у него опасные контакты с шурави. Как бы не получилось так, что они войдут в Кабул — а Масуд, Достум, еще несколько племенных князьков — снюхаются с Советами, получат оружие, инструкторов и будут воевать против них. С них станется!
Американцы — играют в свою, непонятную игру. Его люди в Кабуле доносили — что Наджибулла почему то слишком спокоен, спокойно и все руководство афганской разведки. Уж не получится ли так, что американцы снюхаются с кабульским режимом — и они, моджахеды, добывшие кровью эту победу — окажутся между двух огней.
Американцам на них плевать, Хекматьяр это давно уже понял. Американцам плевать на ислам, на Афганистан, на пуштунов — им плевать на все, они их презирают. Американцы играют в свою игру — они собрали в Пакистане бандитов со всего Востока и создают террористическую группировку для того, что вести против Советов террористическую войну. Все эти подонки, которые собрались в Пакистане — у них нет ни земли, ни имущества, ни родины, ни чести. Они изгои, им на кого укажи — того они и будут убивать. Они не воюют за землю, они воюют за деньги, это долларовый ислам, ислам, щедро подпитанный бальзамом зеленых банкнот.
Сам Хекматьяр запрещал миссионерам из Саудовской Аравии у себя проповедовать. Понимал, что стоит их только пустить — и все, его люди станут уже не его людьми. Но просто так — саудиты это тоже не оставят, у них деньги.
А как зарабатывать ему? Когда уйдут коммунисты, когда у американцев пропадет в нем нужна — как ему зарабатывать деньги?
Наркотики… Первым делом — ему надо захватить как можно больше плодородной земли. Нечего воевать за Кабул, там ничего не найдешь кроме смерти. Пусть псы грызутся за брошенную им кость. Пусть Раббани, если он так глуп — въезжает в Арк. Мало кто, из тех, кто воцарялся в Арке — умер своей смертью. Раббани не будет исключением, Моджаддиди — если он станет правителем Афганистана — переругается со всеми, в том числе со своими же монархистами. А ему надо — создать себе базу, захватить землю и наладить там производство героина. Белая смерть, белое оружие! Американцы еще не оценили его по достоинству. Они собираются посылать на север убийц, террористов и проповедников — но они ничего там не найдут кроме своей смерти. А он будет — посылать на север героин, все больше и больше героина! Пусть шурави травятся, пусть их дети становятся рабами белого порошка, пусть светлоглазых демонов, на руках которых кровь стольких воинов Аллаха — будет все меньше и меньше. Пусть они болеют и умирают — а он, Хекматьяр — будет богатеть.
А ведь — можно поставлять все это и американцам, ему наплевать на американцев, они ничуть не лучше шурави…
Водитель тормознул у ограды нового, недавно построенного лагеря, раздраженно ударил по клаксону. Охрана — двигались как сонные мухи.
— Уз! Уз! — раздраженно закричал водитель
В лагере, который создал Гульбеддин — готовили совершенно особенных воинов. Там готовили не боевиков — там готовили террористов, способных проникать в города и убивать щурави там. Бить в самые больные места. Убивать беззащитных.
Как только Хекматьяр вышел из машины — к нему подошел Алим. Бывший майор афганского ХАД, перешедший на сторону моджахедов недавно, когда начался процесс национального примирения — он быстро стал одним из доверенных лиц Хекматьяра.
— Для чего ты меня сюда вызвал? — недовольно спросил Хекматьяр
— Есть очень важная информация, эфенди. Мы поймали человека, который собирался покушаться на вас.
— Этого не может быть.
— Это так. Спросите сами.
— Веди…
Сопровождаемые автоматчиками, они зашли в одно из низеньких строений. Там, под охраной двух автоматчиков, на цепи сидел бача — подросток. Худенький, грязный, избитый до крови — ему не было и четырнадцати на вид.
Увидев эмира, один из пехлеванов, охранявших мальчишку, сильно ударил его ногой.
— Вставай, сын шакала!
— Нет! — резко сказал Алим
Пехлеваны смотрели на Хекматьяра, они не любили Алима, потому что тот был из ХАД — но Хекматьяр всем своим видом показывал, что в действия подчиненного вмешиваться не собирается.
— Уйди. И ты тоже.
Пехлеваны, ворча, повиновались.
— Где его взяли?
— Здесь. Его прислали к нам.
Алим присел на корточки.
— Ном шома чист[66]?
Избитый бача не ответил.
— Ном шома чист, бача!
Сначала Хекматьяр даже не понял, что он слышит. Какое-то гудение… почт и не неслышимой для человеческого уха частоте. Потом — он различил отдельные слова и понял, что это пацан, бача, больше некому. Он пел 'Аллах Акбар', пел постоянно, повторяя это раз за разом каким-то горловым, едва слышным пением — и почему-то становилось страшно.
— Прекрати это! Хватит! Я не хочу слушать!
Алим ударил пацана ногой по голове — и тот затих.
— Что это такое? Во имя Всевышнего — что это такое?
— Давайте выйдем, эмир. Выйдем на воздух… здесь нечем дышать.
Они вышли на воздух — морозный воздух гор освежил голову, Хекматьяр расстегнул куртку, сделанную из шкуры барана мехом вниз. Эта куртка — была очень теплой.
— Кто этот бача? Почему ты думаешь, что он собирался покушаться на меня?
— Дадалла! — крикнул Алим
Дадалла, одноглазый моджахед, личный телохранитель, верный как собака, потому что Алим спас его от смерти по приговору шариатского суда, взял себе — сноровисто подбежал, поклонился в пояс.
— Слушаю, эфенди.
— Идти в мою комнату, под столом есть мешок. Принеси его мне. Мешок, завязанный — под столом. Принеси — только не вздумай уронить или дотрагиваться до того, что внутри.
— Слушаюсь эфенди…
Примерно в километре от лагеря — на горе, на горном склоне, на подстеленном шерстяном одеяле — лежал человек. Еще одно одеяло — накрывало его целиком сверху, его и его оружие.
Он лежал тут уже девятый день, хотя в это сложно было поверить, мало кто из людей мог выдержать хотя бы одну ночь на продуваемом жестоким ночным ветром горном склоне, в пакистанской Племенной зоне. Зимой здесь — пронзительно-холодный ветер и обжигающе холодное солнце, под которым можно
