— Как ты? — Голос ее был все тем же, манящим, хотя и усталым.
— Нормально. Почти — нормально.
— Я думала… — Она отвернулась, посмотрела куда-то вдаль, в огромное, панорамное, выходящее во дворик окно. — Кто же придет за мной. Оказалось, ты…
Я раскрыл папку, бросил на кровать рядом с ней лист гербовой бумаги…
— Читай.
— Что это… — Она не взяла лист в руки.
— Помилование. Высочайшим именем ты помилована. Больше за тобой ничего нет, шантажировать тебя больше никто не сможет.
— Я же не просила…. — Что-то не нравилось мне в ее тоне. Какой-то надлом, в сочетании… с вызовом.
— Его Величество не нуждается в прошениях, хотя принимает и их. «Подданный, виновный перед законом и людьми, но чьими заслугами удалось злодейское умышление против государственной власти и Высочайшего имени раскрыть, а злодеев изловить, имеет быть помилован Высочайшим именем по вхождению министра дел внутренних либо товарищей его». Государь сам решает — кого помиловать — а кого нет.
— Интересно… — протянула она. — Иван тоже просил о помиловании, но ему отказали. Причем — сразу…
— Твой Иван — государственный преступник. — Я начал заводиться, с нервами у меня в последнее время было неважно. — Преступник, террорист и убийца. Он умышлял убить Государя, умышлял против власти. Если бы я узнал об этом до суда, то просто убил бы его, убил как бешеную собаку.
— И все-таки — прощение же я получила не просто так? Как же я продала душу?
— Мои друзья задним числом внесли тебя в список осведомителей департамента по борьбе с терроризмом. Благодаря полученным от тебя данным нам удалось частично переиграть британскую разведку и ликвидировать опаснейшего государственного преступника — террориста по кличке Пророк. Как бы то ни было дальше — Пророка больше нет и совершить еще что-нибудь он уже не сможет. Потому что лежит в земле.
— Его убил ты?
— Да, — не стал лгать я.
— А чем ты тогда лучше?! Чем вы все лучше. — Она повернулась ко мне, и я отшатнулся, увидев пылающий в ее глазах огонь. — Чем вы все лучше того же Ивана?! Тем, что ты убиваешь именем вашего Государя, а он хотел убить, чтобы что-то изменить в этой стране?! Этим?! Если хочешь знать — я больше виновата, чем Иван, это я его подговорила убить Государя! (Это было неправдой, но она не знала, что еще сказать…) Я, понимаешь, я!!! Потому что надо что-то изменить, мы не можем больше…
Серая пелена на миг застила глаза, а когда я пришел в себя — то увидел, что наделал. И ее, лежащую на кровати и с ужасом смотрящую на меня. И себя, с занесенной для еще одного удара рукой. Рука — сжатая в кулак для смертельного удара в горло. Что же мы делаем, люди…
— Ты хотела что-то изменить? Ты изменила. Целый город погиб из-за таких, как ты, кто хотел что-то изменить. Это не только мой Государь — он еще и твой. И он помиловал тебя, хотела ты этого или нет. Но на твоем месте я бы уехал из страны. Не стоит искушать судьбу. Второй раз тебя никто не помилует….
Волны бесновались внизу, в нескольких десятках метров подо мной, атакуя громадный каменный монолит с той же силой и яростью, как они делали это несколько тысяч лет подряд. И рано или поздно они добьются-таки своего — монолит не выдержит…
Дурацкая мелодия крутилась в голове, не давая думать. Море манило…
— Господин Воронцов…
Услышав знакомый голос, я повернулся. Так и есть… Бывший первый товарищ министра внутренних дел собственной персоной. Даже я не услышал, как он подошел сзади. У въезда на смотровую площадку дома отдыха стоял черный «Хорьх» с правительственными номерами…
— Поправляете здоровье, господин Цакая?
— Увы… — Старый грузин вздохнул, сделал какое-то неопределенное движение рукой. — И рад бы в рай, как говорится…
— У вас же сейчас есть свободное время. Вы в отставке. Или нет? — Я кивнул на правительственную машину. Цакая рассмеялся недобрым, каркающим смехом.
— Вы поспешно делаете выводы, мой друг… И вы слишком мало пока знаете про разведку… Такие, как я, в отставку не уходят, для нас отставка — смерть. Иногда безвременная. Впрочем, не буду ходить вокруг да около — отомстить хотите?
— За кого?
— Хотя бы за себя… За то, что с вами сделали…
— За себя? Чтобы отомстить за себя, милейший господин Цакая, я должен застрелиться — ни больше ни меньше…
Бывший первый товарищ министра подошел ближе.
— Тогда отомстите за тех, кто не сможет отомстить за себя сам, князь! Отомстите за тех, кого зарезали как скотов! Отомстите за тех, кто там лег! Отомстите за Родину — она не сможет сама отмстить за себя…
— Разве того, что мы сделали с Индией, недостаточно?
Цакая рассмеялся — все тем же недобрым смехом, но глаза его не смеялись. Увидев тот огонь, что горел в них, я ужаснулся…
— Достаточно… Я вас умоляю, князь. Они не искупили и десятой доли того, что сделали. Более того — при первой возможности они повторят это снова — почитайте британские газеты. Но теперь я не дам им это сделать. К чертям всю нашу миролюбивую политику, я подожгу их дом, прежде чем они подожгут мой. С вами — или без вас, князь…
— Без меня, — твердо сказал я.
— Глупости… Впрочем — воля ваша… — Цакая повернулся, будто собираясь уходить, но остановился. — Да, кстати… Разбирая стол господина Бергена, я наткнулся на пачку писем. Дамских писем, князь, адресованных вам. Дабы не компрометировать даму и вас, я забрал их и не дал изъять как вещественные доказательства. Все конверты подписаны просто — «К». И кажется, они до сих пор, пахнут духами. Если интересует… они в машине.
Отомсти за тех, кто не сможет отомстить за себя сам. Сволочь старая…
Я отвернулся, посмотрел на море. Может, оно мне скажет, как поступить? Но море не обращало на меня внимания, оно все с тем же упорством вгрызалось в монолит скалы, на которой я стоял, как делало это тысячи лет…
Народ жив до тех пор, пока найдется хоть один человек, готовый отдать жизнь за жизнь
