Боевая тревога…
Лихорадочно проверяемое снаряжение, матерный рык командира. Грохот сотен ног по стальным переборкам корабля. Разрезающие тьму прожектора. И какое-то… чувство в груди, странное, будто сейчас прыгнешь в пропасть — и обязательно вернешься.
Боевая тревога…
Мы уже собрались на освещенной мощными прожекторами палубе, в полном боевом снаряжении для десантно-штурмовой операции. Четыре боевых экипажа, тридцать два человека, готовые к выполнению любой боевой задачи. На меня, как на восьмого номера, помимо стандартной выкладки нагрузили еще и рацию, не слишком тяжелую, но все же. И сейчас, стоя последним в строю, я слушал переговоры в эфире, закрепив на ухе наушник. Тот радиообмен, что я слышал, наводил на скверные мысли…
—
—
—
—
—
—
Штабс-капитан Изварин, так же, как и мы, одетый в черную боевую униформу, с оружием, был немногословен…
— Господа, в пяти морских милях от нас находится британское судно — газовоз, идущее к Бейруту с неизвестными целями. Судя по данным разведки — груженый. С борта судна ведется огонь, сбит разведывательный вертолет, потоплен пограничный сторожевик. Наша задача — взять судно под контроль, зачистить его и не допустить входа в порт Бейрута. Оружие применять по усмотрению, но осторожно — угроза взрыва танков со сжиженным газом. При высадке быть готовыми к серьезному противодействию! Вопросы?
— Никак нет, господин штабс-капитан! — синхронно рявкнули мы…
— Тогда — с нами Бог, господа![31] По машинам!
— С нами Бог, за нами Россия! — слитно донеслось из чрева уже раскручивающих лопасти «Сикорских».
— С Богом…
Вертолеты неслись над морем неотвратимо и стремительно, друг за другом, словно русские гончие, что видят впереди зверя и выкладываются в последнем рывке. Мир для меня свелся к гудящему, вибрирующему мелкой дрожью, тускло освещенному чреву вертолета. Все как во время выпускного экзамена, когда нас ночью выбрасывали с вертолета в Финском заливе недалеко от берега, и добирайся до Кронштадта как хочешь — но будь любезен прибыть на построение в установленное время. Сейчас же в руках был намертво зажат автомат, и это была не игра…
— Готовимся к штурмовому десантированию!
Опасное решение — хотя приказы командира не обсуждаются, но все равно опасное. Штурмовое десантирование — это прыжок с небольшой, несколько метров, высоты на неосвещенную палубу корабля. Без веревки, безо всего. Бросок навстречу неизвестности…
В открытый десантный люк вертолета врывался ветер, у люка на откидном сиденье сидел снайпер, уже закрепивший в пулеметной турели свою «Стрелу» с тепловизорным прицелом. Хотя все понимали — стрелять по «Эдинбургу» нельзя, одна пуля, пробившая танк со сжиженным газом, и от нас не останется даже пепла — но так как-то… надежнее, что ли…
— До цели одна миля! Заходим с кормы!
И тут в гарнитуре рации набатным звоном разорвалась чужая речь. Чужая — несмотря на то, что говорили по-русски…
—
— На, послушай! — Я протянул Али гарнитуру рации.
—
— Вниз! — заорал Али, перекрывая даже рев вертолетных двигателей; турок и мусульманин, он прекрасно понял, что произойдет дальше. — Вниз, к воде! Разворачивай вертолет!
Винтокрылая машина резко нырнула вниз и вправо, прижимаясь к воде — и тут горизонт осветился ярчайшей вспышкой — словно ночь легким мановением волшебной палочки превратилась в распятый солнечными лучами день. Испугаться я не успел — через секунду ударная волна швырнула многотонный вертолет как пушинку…
Бейрут, госпиталь ВМФ
25 мая 1992 года
Сознание вернулось внезапно, неожиданно. Сначала появился свет — белый, немилосердно режущий глаза. Умом я понимал, что где-то лежу и глаза мои закрыты, — но свет все равно слепил меня, и не было от него спасения…
Стараясь отвернуться от этого света, я замотал головой, сморщился от резкой боли. Рядом кто-то крикнул: «Доктор! Доктор!» — но этот крик прозвучал, словно откуда-то издалека. Я хотел открыть глаза, посмотреть, где я и что со мной, но не смог — снова отключился, погрузился в спасительную тину беспамятства…
Второй раз я пришел в себя уже через час — на сей раз уже окончательно и бесповоротно. Время уже клонилось к закату, судя по лучам солнца, бьющим в палату через окно…
На сей раз я просто открыл глаза — я уже помнил, что произошло, прекрасно помнил. Помнил и ночное построение на палубе, и рев турбин «Сикорского», несущегося к захваченному газовозу, и слепящий свет, который, казалось, был виден не через иллюминаторы, а через броню. Не знал я только одного — кто из наших остался в живых…
Повернув голову, я убедился, что по крайней мере один человек из моего нового экипажа точно жив — на соседней кровати, в больничной пижаме, поддерживая правой рукой закованную в лубок левую, сидел Али в боевой раскраске. В боевой раскраске — вся его физиономия представляла собой живописную картину из синяков, порезов и пятен йода. Заметив, что я повернул голову, Али соскочил с кровати, наклонился надо мной…
— Саня? Ты узнаешь меня…
— С трудом… — прокаркал я, слова буквально продирались через распухшее и пересохшее горло, — пить…
Вода была теплой, графин целый день простоял на тумбочке — но вкуснее воды я не пил давно…
— Турок…[32] Ты что…
— Отдыхаю на больничной койке вместе с тобой. Кстати — ведь ты меня из тонущей вертушки вытащил, не помнишь? За мной должок…
