с ее фигурой влезать в цветастое, в обтяжку. Платья — они до замужества хороши, когда легкость в теле, худоба. А теперь вот кофта с юбкой — куда лучше. Так всегда и ходила. Летом — матерчатая кофта, зимой — вязаная. И в праздники тож. Но дочери обмерили ее, не слушаясь, и сшили три нарядных платья. А кофту и юбку и так возьмет, на всякий случай. Вдруг погода испортится в конце сентября - дожди, похолодания. Бывает и на юге подобное. Сумка большая, можно пальто осеннее затолкать.
Смеялись девки.
Так прошел август.
Недели за две до отъезда выдали Анне Павловне путевку, полностью оплаченную — это надо же! — профсоюзом, лишь дорога за свой счет. Деньжата, хоть и малые, водились у Анны Павловны. Не от оклада — огород выручал. Каждую осень картошку продавали ведер до двухсот, поросят, когда опорос удачный. На девок все это и шло. Но несколько сотен держала Анна Павловна втайне. Дочкам по двадцать, вдруг замуж какая надумает. Свадьбу собирать надо...
Принесенную путевку вечером после ужина рассматривали семьей. Бумага красивая, что и говорить! А в правом углу — картинка. Море нарисовано, берег, на берегу пальмы. Под пальмами отдыхающие лежат загорают. Вот жизнь! Ниже чуть — адрес санатория подробный и объяснение, как добраться туда. Оказалось, ехать без пересадок, прямым поездом Новосибирск — Адлер, ко сходить не в Адлере самом и не в Сочи даже, а не доезжая несколько, на станции Лазоревая. От станции до санатория — автобусом. Санаторий назывался «Южный» и располагался на берегу моря, между Сочи и Туапсе. Все понятно.
Провожала Анну Павловну одна из дочерей, та, что побойчее, Вера; вторая, Лена, осталась по хозяйству. Посылал райпотребсоюз на станцию грузовики за товаром, на них и доехали. Часа два еще дожидались поезда. Анна Павловна взмокревшей рукой в карман ныряла: цел ли билет? А дочка показывала-рассказывала. «Это — вокзал, то — водокачка, элеватор, а во-он там, через рощу, техникум наш. Общежитие возле рощи. Видишь, трехэтажное здание?»
Анна Павловна ничего не видела, но кивала. Она уж и раскаивалась, что согласилась взять путевку.
Подошел поезд. Все поперли к вагонам как оглашенные. Откуда и народу столько? Дочь вошла с Анной Павловной в вагон, место указала — нижняя полка, объяснила: «Сумку нужно поставить сюда, в ящик. Подымай крышку, вот так. Постель к ночи дадут, а можно и после посадки попросить. Рубль стоит — на всю дорогу. Чай принесут утро-вечер и горячее — в обед. Еду покупать не придется, еды с собой достаточно, ехать не так уж и долго. Ну ладно, мамка, оставайся. Счастливый путь».
Кондукторша прокричала из тамбура: «Даем отправление!», дочь поцеловала Анну Павловну, вышла и уже с перрона помахала рукой.
Тронулись. Отодвинулись назад вокзал, привокзальные постройки, провожающие, проехали скоро и станционный поселок. Колеса стучали гуще, поезд набирал ход.
Анна Павловна впервые едет по железной дороге, все ей в диковину — вагон сам, полки, перегородки. Вот ведь как придумали: тут тебе и уборная с умывальником вместе, а рядом, в коридорчике, печь — чай вскипятить можно. Анна Павловна сидела на своем месте, наблюдала. Решила: что остальные станут делать, то и она, чтобы не оплошать. Хоть сама и деревенская баба, но с понятием. Посмотрит — поймет.
В вагоне суматоха поднялась поначалу, как садились, да и после еще. Иной так свободно с криком держится, будто всю жизнь по поездам, родился в нем. Потом разобрались с местами, успокоились. Ходить реже стали.
В купе с Анной Павловной разместилась семья — муж, жена и парнишка лет двенадцати. Из разговоров поняла Анна Павловна, что вербованные они. Вербовались куда-то на восток, не то лес валить, не то рыбу ловить. Недолго пожили, сезон один. А теперь едут обратно, в свои края, торопятся, чтобы успеть записать в школу парнишку. Жена поругивала мужа — понесли же черти! — а он, небритый, худой, штаны свисают, помалкивал и выходил в тамбур курить.
Разговорились. Анна Павловна, в свою очередь, сказала, что едет навестить больную сестру. Не открылась почему-то. Да мало и поговорили. Озабочена была женщина, недовольна.
Анна Павловна села тогда к окну ближе и смотрела до темноты самой, что там, близ железной дороги. Места проезжали похожие на те, и которых проживала она, березовые согры, осинники, сенокосы. Стадо коров увидела, в деревню гнали.
Когда стемнело, зажгли по вагону свет и начали, как и говорила дочь, разносить чай. Анна Павловна взяла два стакана, но еду доставать из сумки не стала, есть не хотелось. Напилась чаю, попросила постель, легла, вытянулась на сидении — хорошо! Вагон покачивало, дрема наползала, думы не беспокоили. А соседи долго спорили, упрекали друг друга: «А ты?! А ты?! Ты поехал, нас сманил!»
Наутро, когда Анна Павловна проснулась, поезд был далеко от родных мест. Миновали Урал.
Пассажиры заметно поменялись — другие лица, говор другой. Волгу проезжали днем. Ростов, Армавир. Через двое суток на третьи поезд вытянул к побережью. Часто ныряли в тоннели, делалось страшно от грохота, темноты. Вот выскочили, светло, глазам больно, чуть — и опять в тоннель, как в нору. Проехали Туапсе.
- Через час Лазоревая, — объявила проводница. — Кому сходить — готовьтесь. Сдавайте постели. Женщина, вы спрашивали Лазоревую? Подъезжаем.
Анна Павловна проверила (пугали дома, что воруют в поездах, ночами особенно), все ли на месте: бумаги, деньги. Отнесла постель, сама прибралась перед зеркалом в туалете, вернулась в купе свое. Сумку приготовила. Полчаса еще...
Когда приближались к побережью, заметила, как менялась от станции к станции погода. В вагоне душно. На остановках выходила подышать на перрон — теплынь. От вагона далеко не отступала: а ну, уйдет состав, стояла рядом, оглядывалась.
Одеты по-летнему. На родине деревья теперь желтые вовсю, листопад, а тут зелень. Правда, присмотрелась Анна Павловна, деревья другие видом, берез нету. А вышла на Лазоревой, не тепло — жарко. Вот тебе и сентябрь, осенний месяц! Да у них, слышно из разговоров, и зим не бывает! Выпадет снег, растает. Туманы да ветры с моря. Дожди, слякоть. Простуда мигом прицепится...
Поезд скрылся за поворотом, Анна Павловна стояла на перроне, не зная, в какую сторону идти, к кому обратиться. Перешла через железнодорожные пути вслед за пассажирами, остановилась под деревьями передохнуть, сумку на скамью поставила. Пить хотелось страсть, вода в вагоне теплая. Где у них здесь вода?..
Станция, видно но всему, большая, зелени много —- дома скрывает. А народу!
Рядом, на привокзальной площади, боже мои, что делается! Спешат, торопятся, бегом — взмокли, бедные. Где уж тут спрашивать, не ответит никто, слова некогда сказать. Вот это приехала! У них в селе идешь по улице — просторно, далеко видно. Прохожих мало. Утром особенно. Каждого почти издали угадаешь...
Вспомнила Анна Павловна, как дочь наказывала: «Ты, мам, если узнать что надо, милиционера ищи. Он растолкует. Любой к нему обратиться имеет право». Пошла в вокзал искать.
Милиционер стоял в сторонке, спокойный, смотрел на суету. Анна Павловна к нему — выяснить! И сразу все узнала. Ну и дочь! Не зря три года в техникуме училась! Чему только не обучали их там! И про милиционера...
Значит, надо было пересечь привокзальную площадь по диагонали. Анна Павловна не знала, что это такое, но переспросить постеснялась. Судет автобусная остановка. Автобусов много, под разными номерами они, но ей нужен 149. Там и кассы. Бывает, продают билеты в самом автобусе. Езды полчаса, остановка «Санаторий». Можно поймать такси. Быстрее, толкотни меньше. «Не забыли, автобус 149?»
Так вот, оказывается, куда — сообразила Анна Павловна — и бегут от поезда через площадь люди! К автобусам, к кассам. Ясно. Понять бы еще, а уж тогда и ехать.
Возле касс очередей наобразовалось крест-накрест. Не поймешь, кому куда. Над кассами — два окошечка всего — бумажки висят: «Билеты проданы, допродажа в автобусах».
Постояла Анна Павловна возле окошечек, подумала, стала интересоваться, какая очередь на 149-й. Выяснилось, что в нужную сторону ходят два автобуса — этот и еще один. Большая часть пассажиров — на них. Билеты предварительно проданы на несколько рейсов вперед, но продают дополнительно в автобусах «стоячие места»; кто успел влезть, тот счастливый, уедет. Встала и Анна Павловна.
