Эти золотые часы кто тебе купил?!
— Заткнись! — крикнул он на меня.
Я схватилась за голову. Комната кружилась у меня перед глазами. По телевизору говорили, что убийца открыл дверь своим ключом. Я вспомнила разговор, который услышала, сидя на балконе. Махач говорил про ключ. Нет! Нет-нет-нет! Я знала, что этого не может быть! Аллах не мог меня так наказать! Этого не могло быть! Так не бывает!
Мои ноги понесли меня по комнате. Я ходила кругами, спотыкаясь, но не останавливалась. Я не могла сидеть на месте. Что-то толкало меня. Я ходила и ходила, громко прося Аллаха, чтобы это было неправдой. Махач неподвижно сидел в кресле, закрыв лицо руками. Я не знаю, сколько времени это длилось. От ходьбы у меня опухли ноги.
— Хадижа, сядь! — крикнул Махач.
Я не могла остановиться.
— Ты слышишь меня, сядь! — крикнул он снова.
Но я продолжала ходить. Комната кружилась перед моими глазами, и я ходила за ней, чтобы не отставать от этого круга. Я сходила с ума. Я чувствовала, что сейчас упаду от усталости, я хотела остановиться, но не могла.
Махач вскочил с кресла и схватил меня за плечи. Я вырывалась как могла. Я должна была успеть за комнатой. Это не может быть правдой. Я никогда не слышала о таком. Так не бывает же. Аллах, так не бывает. Я кричала эти слова и вырывалась из его рук, но он крепко меня держал. Я хотела побежать и прыгнуть с балкона. Я хотела, чтобы пришла бабушка и накрыла меня своей юбкой. Я звала ее. Потом я звала мать. Махач держал меня еще крепче. Постепенно я успокоилась.
— Хадижа, ты представить себе не можешь, какой он был человек, — сказал Махач, держа меня на руках, как маленькую. — Ты представить себе не можешь, сколько всего на его совести. Ты представить себе не можешь, какие документы проходили через его руки и сколько жизней он отнимал, подписывая их. Скольким родителям, женам и детям он принес горе. И это — мой отец. — Он сжал зубы, и на его щеках выросли две огромные шишки. — Они готовили спецоперацию. Если бы мой отец… Если бы он… Ты знаешь, сколько людей погибло бы? Сколько невинных. Ты думаешь, он не знал, что они невинны? Он знал. Он и другие, подобные ему воры, тянут деньги из Москвы, делят их между собой. Раньше я покупал на эти деньги себе золотые зажигалки, часы и машины. Но больше я так не могу!
— Почему, Махач, почему? — тихо спросила я.
— Потому что, когда я попаду к Всевышнему, он спросит меня — что ты лично делал, Махач, когда убивали твоих братьев? Ты видел, что твой отец совершает преступления, и что ты делал? Вместо того чтобы бороться, ты пил чай с пряниками! Носил золотые часы! Курил дорогие сигареты! Покупал дорогие машины… Что я скажу Всевышнему? Что я отвечу ему?
— А вдруг он тебя не спросит, Махач?
Махач поднял голову и посмотрел на меня так, как будто видел впервые. Его руки ослабли, он больше не держал меня крепко.
— Ты знаешь, чем мы с тобой отличаемся? — спросил он. — Ты сомневаешься в том, что он задаст мне этот вопрос, а я в этом уверен.
— Скажи мне правду, Махач, это ты сделал? Ты сделал это своими руками? — спросила я, боясь услышать ответ.
— Не задавай мне вопросов, на которые я не смогу ответить. — Он отпустил меня.
Я лежала на диване и смотрела на потолок, пока в комнате не стемнело. Махач сидел рядом со мной на полу, прижимаясь ко мне головой. Это был конец. Я не знала, что с нами будет. Что будет с нашим ребенком? Что сделают с Махачем, когда все узнают? Что будет со мной? Потолок потемнел. Никто из нас не вставал, чтобы зажечь свет.
— Единственное, о чем я жалею, — это что связал тебя с собой, — хрипло сказал Махач, не поднимая головы. — Ты мечтала совсем о другом. Я не смог тебе дать того, о чем ты мечтала.
Я ждала, он скажет что-то еще, но он молчал. В комнате было темно и тихо. И вдруг в открытое окно, подняв занавеску, влетел голос муллы с минарета. Никогда я не слушала азан с таким чувством. Когда молитва закончилась, мне показалось, что я за несколько часов стала ровесницей своей бабушки. Я приподнялась на локте и посмотрела на голову Махача, на его черные кучерявые волосы. До которых я мечтала дотронуться еще полгода назад. Он поднял голову и посмотрел на меня горящими голубыми глазами. От его взгляда у меня внутри все сжалось. Я спустилась на пол и прижала его к себе. Никогда еще мне не было так больно от любви. Я обнимала его, и его сердце толкало меня в грудь. Я буду его любить, что бы не случилось. Всю ночь мы просидели на полу. Я гладила его по волосам и повторяла: «Плачь, Махач, плачь». Но он не плакал.
Утро залезло лучом через щель на занавесках. Я проснулась и не могла открыть опухшие веки. Сразу пришло чувство — что-то случилось. Как будто за ночь кто-то выпил из меня всю радость. Я открыла глаза. Я лежала на диване. Махача рядом не было. Яркое солнце ударило по мне будто ножом. Я вспомнила все.
На столике перед диваном стояла пепельница, заполненная окурками. Я вспомнила все в мельчайших подробностях. Закружилось голова. Я обвела комнату взглядом. Все стояло на своих местах. Плоский телевизор. На полу шнур от него, который я вчера выдернула из розетки. Серебряная сабля на стене. Большой розовый заяц в кресле — подарок Махача. Он тогда надел на зайца золотую цепочку с бриллиантом. Я потрогала шею — цепочка была на месте. Ее Махач тоже купил на деньги отца.
Окно было приоткрыто, но я не могла дышать. Что-то страшное вползало из окна. У меня появилось такое же чувство, как в тот день, когда я смотрела на тарелки, наполненные солнечным светом, в доме у тети Зухры. В тот день, когда у нас во дворе проходила спецоперация.
Послышались шаги. В комнату вбежал Махач. Я встала с дивана, но снова села. У меня еще сильнее закружилась голова.
— Быстро одевайся, — сказал Махач. Он за ночь тоже сильно постарел, возле его глаз появились морщины. — Ты должна уйти. Вот адрес, — он протянул мне бумагу. — Иди туда, скажи, что ты моя… жена.
Его слова были как удары палкой по голове.
— Ты слышишь, — он схватил меня за плечи и поднял. — Ты должна уходить. Хадижа, иди…
— Я никуда не пойду, — сказала я.
— Иди, уходи, — Махач тряс меня. Через одежду я чувствовала, как дрожат его руки.
— Если я пойду, то только с тобой.
— Хадижа! — крикнул он и замахнулся на меня. Я смотрела на него из-под тяжелых век не мигая, и мне было все равно, если он меня ударит Махач вцепился в кулак зубами. Когда он разжал зубы, на его пальцах остались глубокие кровавые следы. Махач обнял меня и прижал к себе. Его сердце билось, как испуганная птица.
— Хадижа, — мягко заговорил он, — ты должна идти первой. Я выйду через минут двадцать и приду туда же.
— Почему сейчас со мной не идешь?
— Сейчас я не могу, — сказал он. — У меня осталось одно дело. Но ты должна уйти как можно скорее. Или ты мне сильно помешаешь. Ты же не хочешь мне помешать? Нет, не хочешь.
Я замотала головой.
— Иди, вставай, — он поднял меня. — Я скоро приду. Я приду туда же. Тут в сумке у тебя деньги на всякий случай, я положил.
— На какой случай?! — испугалась я.
— Просто, просто, — стал успокаивать он. — Ты же не можешь выйти в город без денег?
Он сунул мне в руку сумку. Вывел в коридор.
— Сейчас выйдешь на дорогу. Поймаешь машину, назовешь адрес, тебя отвезут. Там железные зеленые ворота. Постучишь. Когда тебе откроют, скажи, что ты моя жена. Жена Махача Казибекова.
Он наклонился и подставил мне под ноги мои туфли. Мои ноги распухли и не вмещались в туфли, я старалась их засунуть, держась за плечо Махача.
