гостиницы, дон Педро был очень толстым человеком, о котором говорили, что он каждый день взвешивается на новомодных весах, привезенных из Франции…»
Я сделал ему знак, чтобы он продолжал, и пошел в кабинет, чтобы найти письмо, которое Педро Галаррета написал моему дяде Хуану, объясняя ему, что с ним произошло перед тем, как тот спрятал его в тайнике в Ируайне. Я пару раз перечитал его и вернулся в гостиную. Дональд завершил чтение четверть часа спустя.
«Если вы будете слишком много мне аплодировать, для меня это будет дурным знаком», – сказал я, и они замолчали. Потом я объяснил им, что рассказ, который только что прочитал Дональд, основывается на письме, которое у меня в руках. «Оно написано самим доном Педро Галарретой, первым американцем Обабы. Я попробую перевести его с листа, чтобы вы могли сравнить его с тем, что сочинил я». – «Очень интересно», – сказал Дональд.
Я уселся в кресло и начал переводить рассказ дона Педро – простенький, без метафор и прочих литературных изысков.
(…) Машина мчалась на огромной скорости, и вскоре мы оказались у въезда в Обабу. Там мы остановились, и тут же подошла другая машина. Все, кроме командира, вышли, и в машину сели другие люди. Севший водитель спросил у вышедшего: «Куда нам этих везти?» И тот назвал неизвестное место, я никогда такого не слышал.
Мы поехали вторыми. Тут же свернули с шоссе и начали подниматься по горной дороге. И здесь все мои сомнения рассеялись. Все было ясно, нас намеревались убить. Горы в тех местах были мне незнакомы, но я подумал, что где-нибудь там будут обрывы и я смогу выброситься из машины и покончить с собой. Меня приводила в ужас мысль о смерти, которая нам была уготована, о мучениях, которым нас подвергнут, я не верил, что нас не будут пытать, и был доволен принятым решением. Но наверх машина ехала очень медленно, и я не видел подходящего места для того, чтобы выброситься.
Мы миновали перевал и проехали еще метров восемьсот. Неожиданно ехавшая впереди машина встала поперек дороги. Наша остановилась в нескольких метрах от нее. «Приехали! Всем выйти! Ты первый!» – сказали мне. (Я вынужден на несколько часов прекратить писать, я слишком волнуюсь, вспоминая это, почти теряю сознание, я полежу несколько минут в постели, приду в себя, а потом снова начну писать.)
Мне повторили: «Вы первый, выходите!» Я не хотел выходить, и, поскольку сидел у дверей, остальные не могли двинуться, и мы не выходили. Люди из первой машины уже вышли, учителя стояли возле нее. Подошел человек из другой машины и внезапно нанес мне сильный удар прикладом тяжелого ружья; этого было бы достаточно, чтобы убить слабого человека. Потом он поднял оружие и приготовился стрелять в меня. Один из его товарищей сказал: «Не стреляй, пока он не выйдет, а то он всю машину кровью зальет. Вспомни, что случилось вчера».
Подошли еще двое из другой машины и схватили меня, чтобы вытащить. Я тряхнул плечами и свалил их на землю. Но в конце концов мне пришлось выйти. В нескольких метрах стояли два учителя. Нас построили в ряд, первый дон Маурисио, потом дон Мигель, третий дон Бернардино и четвертый я. Командир с большим пистолетом в руке встал рядом со мной, а его десять или двенадцать человек – позади, метрах в двух, с ружьями на изготовку. Командир обратился ко мне: «Галаррета, вы умрете первым». Я попросил его, чтобы он дал мне сказать несколько слов. «Говорите быстрее, я спешу», – ответил он. Я сказал ему, что не принимал ни в чем участия и впредь не собираюсь, что у меня есть небольшое состояние и я готов предоставить его ему, чтобы он им распоряжался. Он громко скомандовал: «Огонь!» Тогда я внезапно схватил его и поднял в воздух. «Спасайся, кто может!» – крикнул я. Встряхнул его и бросил на землю, а сам побежал в лес, и все начали стрелять по мне. Дон Маурисио крикнул: «Бегите, я не могу, пусть меня убьют здесь!» Я бежал как сумасшедший. Потом у меня стали заплетаться ноги, и я упал на землю. В меня еще пять раз выстрелили.
Решили, что я мертвый. Командир сказал: «А теперь кончайте с этими». Я быстро поднялся, чтобы бежать дальше, и тогда увидел, как замертво падает с пронзительным смертельным воплем дон Бернардино. Потом еще два вопля, дона Мигеля и дона Маурисио. Я не видел, как они упали. Им выстрелили прямо в сердце.
Почти во всех одновременно произвели контрольный выстрел, а тот, кто должен был выстрелить в меня, не найдя меня, воскликнул: «А его здесь нет!» Командир отчитал его: «Теперь мне следовало бы размозжить вам голову из этого пистолета, не знаю, может быть, я так и сделаю за то, что вы позволили ему убежать». Я снова побежал, но тут у меня свалились альпаргаты, а их завязки остались и мешали мне бежать.
Двумя рывками я порвал завязки и побежал босой. Я боялся, что из-за шума они побегут за мной и догонят, ведь они все были молодыми, некоторым меньше двадцати лет…
В этом месте я прервал чтение. «Письмо продолжается, но думаю, достаточно того, что вы уже слышали. Сравнить оба текста несложно, – сказал я. – В действительности события развивались гораздо печальнее. В моем сочинении дон Педро борется, стреляет, чтобы защитить себя, раскаивается в том, что убил ближнего, и наконец спасается. И один из учителей, дон Мигель, тоже спасся, так как вовремя уехал в Бильбао. Ничего этого в действительности не произошло. Дон Педро находился во власти убийц. Мы слушаем его рассказ, и он кажется нам ягненком, в страхе взирающим на скотобойца». – «Что именно ты хочешь сказать, Давид?» – обеспокоенно спросил Дональд. «Что действительность печальна и что книги, даже самые тяжелые, приукрашивают ее».
Наступило молчание, возможно, из-за моей горячности, а также потому, что все помнили о моем скором отъезде в больницу. Хосеба воспользовался своим даром скомороха. «Во что ты надеешься заставить нас поверить? – сказал он строгим голосом, делая недовольное лицо. – Что действительность всегда печальна? А что ты скажешь о том дне, когда ты встретил Рэйчел Вэлч на лошади и на ней ничего не было? Разве это было печально?» Я попытался возразить ему, объяснить Дональду и всем остальным, что это случилось не со мной. Но обман уже парил по гостиной, и бесполезно было пускаться в объяснения. «Голая Рэйчел Вэлч? Где?» – удивленно спросила Кэрол. «Это на лошади ничего не было, – ответил Хосеба. – А Рэйчел Вэлч была в бикини». Дональд удивился. «Ты что, правда был знаком с Рэйчел Вэлч?» – спросил он. В конце концов Мэри-Энн пришлось поведать истинную версию происшедшего. Но это уже не помогло покончить с путаницей. Кэрол было нелегко вернуться к действительности. «Так значит, Рэйчел Вэлч была на озере Тахо», – сказала она мне спустя полчаса после замечания Хосебы.
Я раздумывал, что же подтолкнуло меня прочитать им этот столь драматичный фрагмент истории с американцем, от которого я решил отказаться во время написания рассказа. И почему потом я сделал такой пессимистический комментарий. И у меня есть ответ: сейчас я – Педро Галаррета. Ночь, я в машине и не знаю, куда меня везут. Знаю только, что некоторые из тех, кто ехал вместе со мной, уже мертвы. Я видел их в кабинете доктора Рабиновича, они объясняли ему что-то, и доктор говорил им: «Великолепно. Я рад это от вас слышать». И убежать невозможно, вот это самое тяжелое. Даже если мы убежим, нас всегда догонят, мы всегда вернемся в машину. И однажды мы внезапно услышим безжалостные слова: «Приехали! Всем выходить! Вы первый!» Я больше не хочу думать. Я слышу, как поет внутри меня сверчок. Это не радостное пение: он напуган. Если бы он мог вырваться, он убежал бы и спрятался среди белых клавиш компьютера.
16
Мэри-Энн помогла мне собрать вещи для больницы, и потом мы поехали в парк Три-Риверс, чтобы Лиз и Сара могли встретиться со своими подругами, Хосеба и Хелен поехали с нами. В парке специалист по воздушным змеям объяснял группе детей, как научить змея летать. Лиз и Сара присоединились к группе, а с ними Мэри-Энн и Хелен. Думаю, Мэри-Энн делает это намеренно. Она полагает, что мы с Хосебой хотим продолжить беседу о «наших делах», и старается оставить нас наедине.
