В пятом классе классным руководителем была Анна Павловна, учительница истории. Ее спокойный голос, доброе отношение к детям, материнская забота о них хорошо сочетались со строгостью, так необходимой в школе. И пятый, трудный класс, где впервые преподавание вели разные учителя, считался чуть ли не самым лучшим в школе.
В седьмом — новая классная руководительница, тоже очень хорошая. Это была Пелагея Антоновна, преподавательница математики, пожилая и строгая. За глаза ребята звали ее бабкой, но боже упаси в чем- то ослушаться! Ее и уважали, и любили, и боялись. Она никогда не кричала на ребят, не жаловалась завучу или директору, спокойно сама разрешала все конфликты. Она умела высмеять, умела защитить, умела и гневно обрушиться, когда всерьез сердилась. Если како-либо учитель, недовольный классом, грозил, что расскажет Пелагее Антоновне, все затихали мгновенно, а в перемену просили:
— Не рассказывайте! Мы больше не будем!
Пелагею Антоновну ребята с радостью поздравляли 8 Марта. К ней обязательно приходили выпускники после экзаменов и, бывало, дожидаясь ее, часами сидели на лестнице около ее квартиры, распевая песни. Жильцы дома перестали даже удивляться такому паломничеству.
Вот каких воспитателей знал Саня!
А теперь вдруг Клавдия Ивановна — такая легкомысленная и равнодушная к их судьбам. И это в девятом классе, в трудном ребячьем возрасте.
После того как все выяснилось, Татьяна Михайловна подумала, что Саня будет разговаривать с ней откровенно, одумается и пообещает исправить беду во второй четверти. Можно взять репетиторов, Татьяна Михайловна подработает на это дополнительными дежурствами. Но она ошиблась. На ее вопросы и упреки Саня отвечал односложным «да», «нет», «мура». Он отрицал теперь уже очевидные для всех прогулы занятий, говорил, что учительница физики неправильно ставила ему отметки. Татьяна Михайловна поражалась: что стало с Саней? Его будто подменили. Какая гадость врать, изворачиваться! Может, самолюбие мальчика не позволяет признать свои ошибки?
Надо действовать! Она хотела в этот же день повидать директора школы, но его не было.
Перелистывая телефонную книгу, она увидела номер телефона Дичкова, записанный на обложке Саниной рукой. Татьяна Михайловна набрала этот телефон.
— Вас слушают, — отозвался слабый, нерешительный женский голос.
— Мне нужна мать Игоря Дичкова, — сказала Татьяна Михайловна.
— Это я.
— С вами говорит мать Сани Рябинина. Наши сыновья одноклассники и дружат между собой.
— Здравствуйте! Я вас слушаю.
— Извините, что побеспокоила вас. Дело в том, что ваш сын по болезни часто не ходит в школу, а мой здоров и из солидарности к нему прогуливает занятия. Так я прошу вас…
— Подождите! — перебила Дичкова Татьяну Михайловну. — Вы что-то путаете. Мой сын здоров, ходит в школу и неплохо учится.
Так и есть! Татьяна Михайловна и не верила тому, что Дичков «сердечник». Конечно, он обманывает свою мать, как Саня. Ну, что ж поделаешь, придется все рассказать.
— Я сейчас была в школе и сама по классному журналу проверяла. Пропуски занятий наших детей совпадают. Они много пропустили занятий. И двойки у них…
— Спасибо вам, что позвонили, — совсем убитым голосом сказала Дичкова. — Я сейчас пойду в школу. Мне трудно, я больна, но ничего не поделаешь. Я позвоню вам потом.
Она записала телефон.
Татьяне Михайловне стало неловко — расстроила больного человека.
— Вы не торопитесь, если больны. Что уж теперь. Пусть вечером муж сходит.
И опять она сделала ошибку!
— Отец Игоря давно нас бросил.
Ой, как все нехорошо! Зачем надо было звонить Дичковой! Но Татьяна Михайловна совсем ужаснулась, когда вечером ей позвонила незнакомая женщина и сказала:
— Я по поручению Дичковой, Инны Павловны. Ее в «скорой» увезли. Ходила в школу, вернулась чуть живая. Она и так-то еле дышала. Больная совсем. А тут Игорь… Она просила вас передать директору школы, чтоб он позаботился об Игоре.
Директора школы, Тимофея Николаевича, Татьяна Михайловна знала столько лет, сколько лет Саня учился. Это был человек собранный, четкий, строгий с учениками, приветливый с родителями.
Когда Татьяна Михайловна рассказала ему обо всем, он задумался на минутку, а потом решил:
— Ну что ж, не будем откладывать этого дела. Я сейчас позову сюда Дичкова и вашего сына. Давайте вместе поговорим с ними.
И вот они оба — Саня и Игорь Дичков — стоят в кабинете. Пожалуй, у них одинаковый рост, но Саня худенький, у него фигура высокого, не по годам вытянувшегося подростка.
У Дичкова плотная, сложившаяся фигура юноши. Саня от волнения бледный, губы синие, глаза бегающие, испуганные, даже страдальческие. У Дичкова лицо спокойное, уверенное. Он смотрит как будто открыто, но глаза ни о чем не говорят, в них — пустота. Либо человек умеет глубоко прятать свои мысли, либо он действительно не чувствует за собой никакой вины.
Татьяна Михайловна смотрела на сына и его нового друга и не понимала, что могло объединить этих разных по возрасту и, как видно, по характеру ребят. Зачем Сане такой друг, да и зачем Игорю нужен такой мальчик, как Саня?
Директор обратился к Дичкову:
— Давай, Дичков, рассказывай. Почему прогуливали занятия, где бывали… ну, словом, объясни, как и что.
— А что объяснять? — глядя на Тимофея Николаевича все такими же пустыми глазами, спросил Дичков.
— Как — что? Я же сказал тебе. Почему пропускал занятия?
— Не знаю.
— Кто же знает?
Дичков молчит. Тогда Тимофей Николаевич обращается к Сане:
— Рябинин! Ну, а ты что скажешь?
Саня тоже не отвечает. Тимофей Николаевич сам заговорил:
— Дичков! Когда тебя в сентябре привел сюда твой отец, ты что обещал нам? Помнишь? Тебя исключили из московской школы. Из морского училища ты тоже не по своей охоте ушел. Теперь за старое взялся?
Дичков снова молчит. Молчит и Тимофей Николаевич, ждет. Эти паузы в разговоре, вероятно, были привычны директору, ему часто приходилось вести тягостные беседы. Для Татьяны Михайловны они были мучительны. Ни Дичков, ни Саня не хотели ни о чем рассказывать. Даже на такой вопрос где проводили время, еле удалось выудить ответ. Игорь сказал «гуляли», Саня добавил:
— И в кино ходили.
— А кто тебе деньги давал на кино? — быстро спросил директор Саню.
Саня, еще больше побледнев, уставился в пол. Татьяна Михайловна поняла — больше он не скажет ни слова. И действительно, сколько ни пытался Тимофей Николаевич вызвать Саню на разговор, это ему не удалось. А Дичков продолжал отвечать на вопросы малозначительными, ни о чем не говорящими фразами: «не помню», «не может быть», «я так не думал».
— Вот что, дорогие мои! — сказал выведенный из терпения директор. — Хватит тут резинку тянуть. Дайте мне письменное объяснение своих поступков. Напишите, кто и сколько пропустил уроков, где бывали в это время. Обо всем откровенно. Чтоб завтра у меня на столе лежали ваши объяснения. Утром приходите не в класс, а сначала ко мне. Опомнитесь, пока не поздно. Подумайте, где и в какой стране вы живете! Возьмитесь за ум! Мы поможем вам исправиться. Я надеюсь, что Рябинин скоро поймет и исправится. С тобой, Дичков, труднее. Боюсь, доведешь себя до того, что общество вышвырнет тебя за борт. Да, скажи-ка мне адрес отца.
Вот тут вдруг у Дичкова появилось осмысленное выражение испуга.
— Не надо, Тимофей Николаевич, не пишите! Я исправлюсь.
