– То есть?
– Допрыгаетесь вы со своим опекаемым, – уже без благости изрекает третий. – Удерет он у вас, и останетесь объясняться с Вышним кругом.
Син даже через стенку почувствовал, что кого-кого, а третьего такой расклад бы вполне устроил. Кажется, сотоварищи не любили купившего.
– Не удерет. Знаете, почему? Там в Зартхэ оказывается, неплохо устроился один наш собрат. При одной обители. Маг у него слабенький, но наш умник смог придумать кое-что крайне интересное. Если все так, как он говорит, то… впрочем, об этом потом. А пока коротко: мой раб не удерет. И подчинится любому моему слову. Даже если я велю ему пойти и прыгнуть в речку, а речек он боится. И еще будет мне за это благодарен. Так-то.
Он знает про начарованных… Син сжал кулаки – больную руку тут же ошпарило болью. Купивший знает, что Син не сможет ослушаться…
Третий замолк, зато оживился первый.
– То есть он очень послушный? А… а ты с ним уже пробовал? Ну, это?
– Не понимаю, о чем ты.
– Брось, тут все свои. Ты ведь не мог не попробовать. А?
– Нет. Я хвала богам, еще достаточно молод, чтобы не заниматься такими пробами. Более того, я считаю, что как раз из-за этих 'проб' Орден и оказался в таком тяжелом положении!
– Орден ослабел из-за выходки бывшего провозвестника Михела! Это все знают.
– А мне вот кажется, что не столько из-за него. А из-за кое-чьей жадности! Почему у нас осталось так мало магов? 'Падальщики' съели. Мой дядя тоже, кстати, так думает.
– Можно подумать, ваш дядя никогда никого не пил… Для него и бережете?
– Поосторожней, Титру.
– Я ничего такого не имел в виду, – торопливо извинился первый. Лживый голос…
Все они лживые…
Син послушал еще, но дальше разговор закрутился вокруг привычного и бесполезного – девушек. Все мужчины говорят о девушках, если не хотят говорить о важном. И Син ушел. Чем дальше он тут стоит, тем больше шансов, что проснется стерегущий. А ему надо подумать…
– Парень… – опекун трясет за плечо. – Эй? Ты что это?
– Не знаю.
Он и правда не знает. Лицо горит, по телу расползлась липкая противная слабость. В голове ни мысли. Где-то под сердцем ворочалось что-то тяжелое… будто туда каким-то чудом попал морской зверь восьмирук. И теперь пытается выбраться.
Лекарь-целитель Клод… с восьмируком… бред. Где ваши знания, лекарь? Сосредоточьтесь. Сформулируйте симптомы.
Формулировать не дали – опять за плечо трясут.
– Ты что-то ел? Пил? Отче Лисий тебе что-то давал? Парень, очнись!
– Нет…
– А что ты у него делал?
В мозгу вяло затрепыхалось воспоминание, как Лисий запрещает рассказывать… ну и пусть. – Оживлял.
Кажется, опекун был в курсе странных желаний орденца. Он крепко выругался, но не отстал.
– Слышь, парень… ты того… не подумай, конечно… но он тебя целовать не пробовал?
Комната зло крутнулась – изумленный Клод инстинктивно поднял голову и попробовал посмотреть на опекуна. Не вышло. Пол пошел волнами. Стены закружились. Кровать тут же вздыбилась, и Клод, чтоб не упасть, ухватился за гладкие деревянные прутья. Юноша поспешно уткнулся в подушку.
– Один раз, – буркнул он в набитую свежим сеном наволочку. – В лоб. В благодарность вроде как.
– Да к*** такую благодарность! – рычат над головой. – Лежи, не вставай.
Дверь затворяется.
Куда я денусь.
Сосредоточься, Клод, ну же. Симптомы. Охлаждение кожных покровов, головокружение. Восьмирук. Голова как сеном набита.
Как же он встанет? Он же должен… Сегодня в обеденную пору у него наконец получилось задуманное. Он должен. Надо встать.
– Лежишь? Правильно, парень. Давай, Анелька.
Кто?
Лежанка прогибается под чьим-то весом – небольшим. Чья-то рука касается щеки. Потом – губы. Губы? Клод пытается отстраниться, но теплые руки уже обвили шею, гладят по волосам, и тело отзывается, и куда-то девается слабость. У нее волосы пахнут ромашкой…
– Ты того… спокойней, в общем. Анелька тебя подлечит. Через час бегать будешь.
Он что, будет тут сидеть?
И от чего лечить?
Лекарь в Клоде невольно проснулся и принялся задавать вопросы. Но девушка поцеловала его крепче… горячее тело приникло, прижалось…со смуглых плеч соскользнула рубаха…
И лекарь отступил, на прощание буркнув что-то насчет грудной клетки…
Двор сегодня тихий-тихий. Клоду наконец удалось исхитриться и подбросить в вечерний чай голубоватую пыль – растертые цветки медвяницы. Это не снотворное, строго говоря. Сильное успокоительное. Притупляет мысли, лишает энергии… и человек предпочитает прилечь отдохнуть. И засыпает.
Крепость спит.
Спит и синеглазая Анелька. Спасибо ей. И Стимию спасибо… Он потом приходил…
– Слышь, парень, ты поосторожней. Стимий у тебя, считай, месяц жизни отнял. Они там совсем… рехнулись на своем продлении жизни. В следующий раз знай: захочет тебя 'отблагодарить' кто-то – сразу ко мне. Или сразу к Анельке – она поможет восстановиться. Нравишься ты ей… Не думай, ей-то ничего не будет – наоборот даже.
Спасибо, опекун. Я запомню. И прости. Я не могу тут оставаться.
– Тир? Тир, спишь?
Темнота. Тишина… А если вдруг среди орденцев нашелся кто-то добрый и дал пленному магу чая?
– Тир?
Что-то звякнуло. Прошуршала цепь. Наконец за решеткой показывается лицо…
– Ты все-таки здесь…
– Здесь. Держи вот это. Цепь разомкнешь.
Молчание. Рыцарь не двигается. Даже руку не протягивает.
– Не стой. Выбирайся отсюда. Я присмотрел для нас лодку. Ну что ты стоишь?
– Оглянись… – странным голосом говорит лиддиец.
Что? Клод машинально поворачивает голову… и цепенеет.
– Неплохо ты мне поморочил голову, маленький лекарь, – светло улыбается отче Лисий.
Волна плеснула о сапоги. Дан машинально отодвинулся и оценивающим взглядом окинул крепость. Ничего так стены. Ничего себе ворота… и совсем неплохие бойницы. Крепость Ордена никого в гости не приглашала.
Ничего, он не гордый. Он и так заглянет, незваным…
– А я-то думал, ты пластом лежишь. А ты, оказывается, шустрый… – Лисий двигался странно плавно
