народной песне, увидев в ней источник обогащения литературы.
— Этот период начала возрождения чешской культуры, патриотического движения будителей хорошо представлен в экспозиции нашего Музея национальной письменности, — говорит в заключение д-р Форст и предлагает мне осмотреть ее. Советует также, помимо книг Ю. Доланского, познакомиться с двухтомным исследованием «Рукописи Краледворская и Зеленогорская», выпущенным их институтом в 1969 году.
Я не преминул воспользоваться советом. Побывал и в залах, посвященных Й. Добровскому, Ф. Палацкому и П. Шафарику, Й. Юнгману и Ф. Челаковскому. Отдельный зал отведен истории Национального музея, а также рукописям Краледворской и Зеленогорской. Фотографии, письма, документы, издания тех лет помогают проникнуть в атмосферу эпохи, как бы ощутить накал борьбы защитников и противников КЗР, в конце концов — борьбы за честь чешской науки.
Но, повторяю, от того, что КЗР перестали существовать как подлинные памятники, чешская литература нисколько не пострадала. Напротив, они сыграли глубоко положительную роль в возрождении отечественной культуры и прежде всего словесности, обогатили патриотическими идеями и образами национальное искусство. Как отмечает литературовед С. В. Никольский в своей книге «Две эпохи чешской литературы», рукописи «оказали немалое влияние на последующее развитие чешской литературы и особенно поэзии».
Остается сказать, что протоколы исследований, проведенных группой Мирослава Иванова, были изданы в специальном сборнике вместе с другими документами. А из книг самого Мирослава Иванова, посвященных разгадке — «Тайна КЗР» и «Загадка Краледворской рукописи», мы узнаем об увлекательном разыскании, о приключениях мысли и поиске истины, о драме рукописей, про которые, используя парадокс древнеримского историка Саллюстия, можно сказать: «Это то, чего никогда не было, но зато всегда есть».
Разыскивается поэт
Собиратели — счастливейшие из людей.
Вам известен мой метод. Он базируется на сопоставлении всех незначительных улик.
«Дива дивные»
История, о которой пойдет речь, случилась с польским поэтом Юлианом Тувимом лет тридцать назад и не менее интересна, чем иной детектив. Собственно, это и есть детектив, только, как мы теперь говорим, — книговедческий.
Началось это детективное приключение, как скажет один из «привлеченных по делу», со случайно обнаруженного преступления, покатилось по его следам, вызвало долгое и сложное следствие, потребовавшее участия многих специалистов-исследователей, втянуло в свою орбиту известных представителей литературного мира.
В каждом порядочном детективе немаловажное значение имеет предыстория события. Поэтому и рассказ придется начать издалека. Без уяснения целого ряда обстоятельств и прежде всего характера самого сыщика — в данном случае в его роли выступает сам Юлиан Тувим — нельзя понять причину, побудившую его к расследованию.
Необходимо рассказать о библиофильских увлечениях Ю. Тувима, поскольку преступление, о котором пойдет речь, связано с миром книг, а его расследование потребовало разносторонних библиофильских знаний и кропотливых литературоведческих изысканий.
С чего начинается библиотека, рождается страсть к коллекционированию? С подаренной в детстве книги, со случайно найденного редкого издания или со знакомства с библиофилом, который заражает вас на всю жизнь вирусом собирательства. Ю. Тувим признавался, что с ним это произошло в десятилетнем возрасте. Его библиотека началась с двух изданий. Первое — копеечная брошюра «Даниил, прославленный разбойник, и другие популярные песни», приобретенная еще в Лодзи в начале столетия; второе — руководство для исповедников Каэтани на латинском языке, издано в Венеции в 1565 году и куплено в одном из варшавских букинистических магазинов на Электоральной улице. Ярмарочная книжонка и загадочное руководство для исповедников — произведения необычные, если их поставить рядом. Но в этом сопоставлении ключ к разгадке библиофильских увлечений Тувима — обе книжки положили начало двум огромным разделам его библиотеки, изобилующей всякого рода книжными редкостями.
Какие книги окружали Тувима? Почему его библиотеку называли удивительной? А так о ней отзывались все, кто побывал у поэта и видел тесно заставленные полки. Здесь трудно было найти богатое издание, из современной литературы — самое необходимое. «Моя книжная коллекция, ныне не существующая, — писал Тувим о своей довоенной библиотеке, — состояла, конечно, не целиком, но в доброй своей половине из необычных, редких, странных произведений». Но ведь еще Гёте говорил, что нет книги, из которой человек не мог бы научиться чему-нибудь хорошему. Все то, что в каталогах помещалось в разделах «курьезы», все то, в чем обостренный нюх Тувима-библиофила угадывал нечто примечательное, — все это, как он сам говорил, стекалось из Лондона и Лейпцига, Парижа и Москвы, Рима и Варшавы в квартиру на Мазовецкую.
На полках красовались труды о благовониях, брошюры о табаке и кофе, устрашающе выглядели книги о чудовищах, книжки о ядах и наркотиках, учебники «черной магии». Здесь широко была представлена история медицины и естественных наук. Рядом с поваренными книгами хранились старые календари, сборники анекдотов, либретто старинных опер и водевилей, забытые поэты, произведения графоманов, старая юмористика, провинциальные и бульварные романы, описания путешествий и карты — все это можно было видеть в его необычной библиотеке, вернее в ее разделе, начало которому положил «Разбойник Даниил».
В другом разделе к услугам любопытных была литература по демонологии — «все про шайтана» и тератологии (науке об уродствах и пороках), о пытках, истории чудаков и фантазеров, программы и афиши странствующих зверинцев, цирков, шарлатанов и хиромантов, учебники для парикмахеров, каллиграфов, часовщиков, учителей танцев. Среди этих «див дивных» нельзя не перечислить — ибо сам хозяин библиотеки никогда не забывал о них — самое крупное в Польше собрание книг о крысах, которые были для него символом «страшных мещан», книги на цыганском языке, иллюстрированный альманах времен Французской революции величиной с почтовую марку, малайская рукопись на листьях какого-то заморского растения, польский молитвенник, который можно было читать только при помощи лупы, брошюра львовского чудака, изданная в прошлом веке в одном экземпляре, библиографический перечень книг о блохах и сотни других роскошных безделушек. В шутку иногда поэт называл все это «великолепным мусорным ящиком», но только в шутку, ибо гордился своим редчайшим собранием.
Существовал еще один раздел, пожалуй, наиболее близкий и интересный сердцу поэта — лингвистический. В нем были собраны грамматики и словари экзотических и искусственных языков (эсперанто, волапюк и т. п.), не говоря о словарях всех европейских языков, а также специальных — охотничьих, морских, военных, тайных языков (например, воровского арго). Кроме того, здесь широко были представлены сборники пословиц, поговорок, пародий, шарад, считалок и т. п. В этом разделе поэт черпал материал для своих опытов в области «языковой алхимии», недаром его называли словотворцем.
Поздно за полночь, когда заканчивался трудовой день поэта, он усаживался в кресло и не было для
