авторского текста во втором издании книги (видимо, работа с его корректурой велась автором и редактором недостаточно внимательно); в подобных случаях текст выправлен по первому изданию.
При жизни Белого готовилось и третье издание книги, которое автор предполагал кардинально переработать; на рукописи воспоминаний — пояснительная запись Белого: «Рукопись (черновая) книги „На рубеже“ (выйдет в Гихле в 1932–1933 годах) в сильно измененном виде. Эта редакция — единственная» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 1). Однако этот замысел остался нереализованным. В архиве Белого хранится письмо за подписью зав. секретариатом главной редакции Государственного издательства «Художественная литература» Юровицкой от 26 сентября 1932 г., в котором говорится: «…ввиду невозможности переиздать Ваш труд под названием „На рубеже двух столетий“ в 1933 году в ГИХЛ'е, Вам разрешается одно издание этой книги в другом Издательстве» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 4, ед. хр. 14).
Книга «На рубеже двух столетий» вызвала большое число критических откликов. Еще до ее выхода в свет историк С. Я. Штрайх опубликовал информационную статью, сообщавшую о выходе новой книги Андрея Белого, содержащей «яркие характеристики московской интеллигенции» и критику либеральной профессуры: «Вся книга написана в остро полемическом тоне. Читается она с интересом и тем большей легкостью, что в ней нет обычных для беллетристики Андрея Белого метафор и мифов, нет вычурностей напевного слога, который в воспоминаниях, однако, сохраняет привлекательность художественного стиля автора „Петербурга“. В общем, новое произведение Андрея Белого представляет выдающееся явление в области русской мемуарной литературы как по своему содержанию, дающему характеристики многих деятелей предреволюционной России, так и по блестящему острому изложению, которое несомненно вызовет большие, плодотворные споры на затронутую автором тему» (Штрайх С. «На рубеже двух столетий». — Литературная газета, 1929, № 32, 25 ноября, с. 3).
Выразительность нарисованных Белым в мемуарах острых литературных портретов его старших современников ставили в заслугу писателю почти все рецензенты: «…книга, содержа большое количество порой ярких портретов московской профессорской интеллигенции конца века, несомненно, ценна для характеристики этой среды, а также для критического изучения истоков символизма и, в частности, творчества Белого» (Э л ь с-берг Ж. — На литературном посту, 1930, № 5–6, с. 118); «…ряд превосходно сделанных характеристик и беглых силуэтов профессоров и преподавателей» (Благой Д. — Русский язык в советской школе, 1930, № 2, с. 206); «большая галерея мастерски исполненных портретов» (Ш е м Л. — На подъеме (Ростов-на-Дону), 1930, № 4, с. 190); в «эскизах Москвы конца прошлого века» Белый «свободно владеет материалом, подавая его умело и ново. Портреты „математиков“ и „гуманистов“ очень характерны, „чудак“ зарисован мастерски, хотя повторяет уже знакомого нам по „Москве“. Бытовые картины даны Белым остро, без розовых красок» (Ситков И. — Книга и революция, 1930, № 15, май, с. 21) и т. д. В общей эстетической оценке мемуаров голоса критиков расходились. Э. Блюм отмечает: «Книга Белого перерастает мемуарный жанр. С одной стороны, она является неким предварительным исследованием, с другой — произведением художественной литературы, и едва ли не одним из лучших произведений Белого. Книга несомненно удобочитаема, хотя Белый и не совсем распрощался еще с нудным ритмизированием прозы и с неоправданными инверсиями» (Печать и революция, 1930, № 5–6, с. 119). «Белый — большой мастер. В его воспоминаниях есть меткие характеристики, ценные места, новые материалы», — пишет Н. Плиско в статье «Путь писателя», одновременно высказывая и критические замечания: «…со стороны формы книга ниже обычного мастерства Белого. Автор не организовал материала, бесконечно повторяется, возвращаясь назад, забегая вперед, отчего книга непомерно разбухла» (Октябрь, 1931, № 4–5, с. 228). Л. Шем утверждал, что книга Белого «трудна для понимания, слишком утонченна по стилю и не верна в своих общих выводах».
Если в отношении художественных особенностей воспоминаний Белого мнения критиков были разноречивы, то в оценке их идейного содержания и полемической направленности все рецензенты были едва ли не единодушны. Лишь Ц. Вольпе признал, что «самые реабилитационные установки Белого в этой его последней значительной и интересной книге должны быть отмечены как факт, показательный для сегодняшнего этапа эволюции одного из крупнейших вождей русского символизма» (Звезда, 1930, № 9 — 10, с. 304). Другие критики решительно не приняли попыток Белого «реабилитировать» символизм и истолковать на новый лад свою былую литературную позицию; предложенная интерпретация была принята в штыки: с недоверием, с раздражением, зачастую с резкими выпадами по адресу «реакционного» и «буржуазного» писателя — выпадами, граничащими с политическими обвинениями, выдержанными целиком в духе и стилевой тональности господствовавшего тогда вульгарного социологизма. Стремление Белого разграничить символизм и мистицизм было признано несостоятельным (Рабинович М. — Новый мир, 1930, № 3, с. 208), но вместе с тем и самая попытка писателя обозреть новым взглядом свое духовное и литературное прошлое огульно и голословно разоблачалась как «видоизмененная форма буржуазной атаки на позиции пролетариата» (Блюм Э. — Печать и революция, 1930, № 5–6, с. 119). Заявляли, что система литературных аргументов в «На рубеже двух столетий» — «прием настроенного против нас человека» (Плиско Н. — Октябрь, 1931, № 4–5, с. 228), что «все хитросплетения автора ничего не в состоянии опровергнуть; идеалистом он был, идеалистом он остается. Отсюда — пороки его мировоззрения, отсюда — недостатки его художественного метода, отсюда — критическое отношение к Белому марксистской критики» (Ситков И. — Книга и революция, 1930, № 15, с. 22).
Такая реакция печати, безусловно, не могла не оказать своего определенного воздействия на драматическую судьбу следующей книги мемуарного цикла Белого — «Начала века».
Введение*
(1) Цитируется (с сокращениями) заключительный абзац 1-го раздела («Очаг») статьи А. А. Блока «Безвременье» (1906). См.: Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 5. М.-Л., 1962, с. 70.
(2) Цитата из 2-й главки автобиографической поэмы Белого «Первое свидание» (1921) (Стихотворения и поэмы, с. 413).
(3) «Проклятыми» называли французских поэтов второй половины XIX в., по преимуществу ранних символистов, выступавших в резкой оппозиции по отношению к официальной морали и традиционным эстетическим вкусам и правилам (Тристан Корбьер, Морис Роллина, Жан Ришпен и др.); в расширительном смысле это определение, восходящее к серии очерков Поля Вердена «Проклятые поэты» («Les poetes maudits», 1884), охватывает всю французскую предсимволистскую и раннесим-волистскую поэзию (Ш. Бодлер, Верлен, С. Малларме, А. Рембо и др.).
(4) Джон Стюарт Милль и Герберт Спенсер выступают у Белого как характернейшие выразители позитивистского мировоззрения, господствовавшего в русской «профессорской» среде последней трети XIX века.
(5) Это выражение — означающее неумение анализировать и обобщать факты, узкий, функциональный подход к явлениям — в сочинениях В. И. Ленина не встречается.
(6) Квалитатизм — от лат. qualitativus (качественный); квантитатизм — от лат. quantitas (количество). Под «стылыми нормами элейского бытия» понимаются основоположения элей-ской школы древнегреческой философии (VI–V вв. до н. э.), выдвинувшей понятие единого бытия как непрерывного, неизменного, присутствующего в каждом элементе действительности, исключающего множественность вещей и их движение.
(7) Термин, изобретенный Белым из фамилии И. И. Янжула; подразумевается специфически «московская» версия либерально-позитивистского миросозерцания.
(8) Сокращенная цитата из статьи «Люди с „левым устремлением“» (1907) (Арабески, с. 341).
(9) «История философии в биографиях» (1845–1846) — труд Дж.-Г. Льюиса, последователя О. Конта, получивший широкое распространение (русский перевод — «История философии от начала ее в Греции до настоящего времени» — издавался в 1865, 1889, 1892 и 1897 гг.); история философии рассматривается Льюисом как история человеческих заблуждений, исключающая возможность иного пути познания, кроме позитивизма.
(10) Подразумевается издание: Дневник Ал. Блока. Под редакцией П. Медведева. Т. 1–2. Л., 1928.
(11) Имеется в виду характеристика Цицерона в очерке Блока «Катилина. Страница из истории мировой Революции» (1918): «…он не был тем, что в наше время называется словом „пораженец“;
