богата и разнообразна археология Алтая. И не случайно, что именно на Алтае началась добыча и обработка железа, ранее получаемого хуннами из Тибета и Китая.
Однако, для того чтобы пользоваться дарами природы, надо самому быть энергичным, смелым и творческим. Географическая среда может помочь или помешать, но она не заменяет пассионарности, ибо последняя — тоже природа, только расположенная внутри этноса. Фаза надлома — возрастная болезнь этноса, катаклизм, который надо уметь пережить, что удается не всегда и не всем.
Во время жестокой эпохи перелома, перемоловшей все племена в муку, военные отряды часто комплектовались из представителей разных этносов: хуннов, сяньбийцев, тангутов и прочих. Во главе одного такого небольшого отряда (500 семейств) стоял некий сяньбиец Ашина, служивший хуннам Хэси в 439 г. После завоевания страны табгачами Ашина увел свой отряд вместе с семьями воинов через Гоби на север, поселился на склонах Алтая и «стал добывать железо для жужаней». Это были предки этноса «тюрк». Этноним не надо путать с современным значением этого слова — лингвистическим. В XIX в. их называли по- китайски «ту-кю» — тюркют, по-монгольски. Так и мы будем их называть. «Ут» — монгольский суффикс множественного числа. Тюркютами называли тюрков жужани, разговорным языком коих был сяньбийский, т. е. древнемонгольский.[248] Но Алтай укрыл за своими хребтами не только дружину Ашины.
Китайская историко-географическая традиция сохранила смутное сведение об «отрасли дома Хунну от Западного края (так назывался в древности бассейн Тарима) на Запад». Это, безусловно, слух о державе Аттилы, т. е. гуннах, по легенде начисто истребленных соседями; уцелел лишь один девятилетний мальчик, которому враги отрубили руки и ноги, а самого бросили в болото. Там от него забеременела волчица. Мальчика все-таки убили, а волчица убежала на Алтай, спряталась в пещеру и родила там десять сыновей, а о дочерях нет и помина. По прошествии нескольких поколений некто Асянь-ше (Арслан-шад) вышел из пещер и признал себя вассалом жужаньского хана».[249] Дальше идет нормальная история каганата, включающая, наряду с изложенной, еще две версии происхождения тюркютов (древних тюрок), менее романтичных, но более вероятных, и, скорее, более верных. Но речь идет не о том. Разумеется, понимать легенду о мальчике и волчице буквально — неправомерно. Важнее отдельные детали.
Мальчик брошен в болото; похоже на озеро Балатон, около которого гунны потерпели сокрушительное поражение. Венгерское название «балатон» произошло из славянского «болото», так что гуннский перевод верен.
Волчица, родившая от искалеченного ребенка десять сыновей: — образ, такой же, как «галльский петух», «английский леопард» Плантагенетов, или «русский медведь». Пещера, в которой скрылись потомки волчицы, — центральная часть Горного Алтая, место весьма пригодное для укрытия.
И наконец, тюркские ханы сами себя считали, по психической структуре, волками, и слово «Ашина» обозначало «Благородный волк», хотя корень слова — монгольский.[250]
Этот сюжет введен в китайскую хронику как одна из версий тюркского этногенеза, но на самом деле это поэма, а не история. Подумать только: перед нами четверной перевод. Гуннский вариант переведен на древнетюркский язык, тот — на китайский, а последний — на европейские языки. Известно, что каждый перевод поэтического текста снижает его эстетическое достоинство на порядок. Так поэма превратилась в изложение сюжета, как если бы кто-либо составил пересказ «Песни о Нибелунгах», убрав из нее все поэтические удачи.
Песнь о Нибелунгах здесь приведена не случайно. Она такой же отзвук гуннской трагедии, как и перевод легенды о волчице и ее потомках; только сохранилась западная версия полнее, потому что пергамент лучше сопротивляется губительному Хроносу, чем береста.
Но что дает этот скудный пересказ науке; стоит ли эта недостоверная информация того, чтобы уделять ей внимание?
Пожалуй, стоит. Она показывает, что при полной политической раздробленности идейное единство хуннов и гуннов сохранялось, что этническая традиция, она же — сигнальная наследственность, была не нарушена и, наконец, что западный поход Истеми-хана в 555 г. был идейно связан с хуннскими миграциями II в., т. е. что 400 лет между этими двумя походами были не провалом в этнической памяти, а поводом для преодоления исторической несправедливости, ибо гуннам и тюркютам предательство гепидов и сарагуров представлялось именно таковым. И последнее, эстетическое восприятие прошлого — это сила, способная вдохновить народ на великие дела. Тюркюты их совершали, и теперь мы знаем почему: незабытые деяния хуннов и гуннов вдохновили их на подвиг.
Так сомкнулись две нити повествования: историко-географическая и этнологическая, причем первая подтвердила правильность второй. Объединение орды Ашина с племенами хуннов усложнило этносистему и сделало ее способной к сопротивлению, а потом и к завоеваниям. Пребывание этноса в привычном ландшафте повело к восстановлению кочевого хозяйства и развитию оригинальной культуры. Тюркский период был продолжением хуннского, хотя социальные формы изменились:
вместо родовой державы возникла орда, но сменившие тюркютов уйгуры вернулись к родоплеменной системе, так что, очевидно, обе формы сосуществовали, образуя «эль». [251]
46. Инерционная фаза — тюркский «вечный эль»
Если этнос во время катаклизма не распался и сохранил здоровое ядро, оно продолжает жить и развиваться более удачно, чем во время пассионарного перегрева. Тогда все мешали друг Другу. а теперь — 'выполняют свой долг перед родиной и властью. Трудолюбивые ремесленники, бережливые крестьяне, исполнительные чиновники, храбрые копьеносцы, имея твердую власть, составляют устойчивую систему, осуществляющую такие планы, какие в эпоху «расцвета» казались мечтами. В инерционной фазе не мечтают, а приводят в исполнение планы — продуманные и взвешенные. Поэтому эта фаза. кажется прогрессивной и вечной. Именно в этой фазе римляне назвали свою столицу — «Вечный город», тюрки свою державу — «Вечный эль», а французы, немцы, англичане были уверены, что вступили на путь бесконечного прогресса, ведущего в вечность. А куда же еще? Лишь социальное развитие идет по спирали, а этническое — дискретно, т. е. имеет начала и концы. Инерционная фаза в Великой степи продолжалась 200 лет (552– 747) и закончилась трагически: этнос-создатель исчез, оставив потомкам только статуи, надписи, имя да еще генофонд. А может быть, это не так уж мало?
Вихрь времени ломал дубы — империи, и клены — царства, но степную траву он только пригибал к земле, и она встала неповрежденной. Рассеянные потомки хуннов и сяньбийцев были геноносителями, и их пассионарность сплавляла отдельные популяции (субэтносы) — осколки былых великих степных народов в новые оригинальные, не очень похожие на своих предков этносы. И даже если последние исчезли, как гунны или тюркюты, в стихии степной войны или вытеснялись на окраины вековыми засухами, рассыпаясь на горстки полуголодных семей, цепь превращений не прерывалась до тех пор, пока шел прогресс этногенеза и сохранялся пассионарный генофонд. Менялась и фаза этногенеза. Вот почему непрерывная линия этнокультурной динамики «хуннского» (степного) суперэтноса в отличие от всех прочих (рис. 3) состоит из последовательности сменяющих друг друга этносов, а не названий эпох или династий. Именно в результате одного из таких «перерождений», когда в Великой степи господствовали свирепые жужани, на Алтае появились тюркюты. В 552 г. их глава — потомок Ашины Бумын-каган, подчинив телеутов, одержал полную победу над жужанями. А уже в следующие три года его сын Мугань-каган, покончив войну с жужанями, вышел к бассейну Желтого моря, а его брат Истеми-каган достиг Аральского, подчинив Центральный Казахстан, Семиречье и Хорезм. Вскоре к тюркютам примкнули остатки хазар, болгары-утургуты (на Северном Кавказе), кидани (в Маньчжурии) и согдийцы. Эфталиты и огоры (угры) были побеждены. Так из княжества создалась степная империя — Великий Тюркский каганат.
Чтобы держать в покорности такую огромную страну, надо было создать жесткую социальную систему. Тюркюты ее создали и назвали «эль».
В центре этой социально-политической системы была «орда» — ставка хана с воинами, их женами,
