Подобные явления изучаются путем наблюдений и их обобщения, которое по достоверности равноценно наблюденному факту.[15] На этом же методе эмпирического обобщения зиждется и этнология.
4. Неудовлетворенность
Но как обобщить исторические факты? Оказывается, удовлетворившего бы нас способа нет, понятно; ибо это можно сделать только путем сознательного отказа от аберраций дальности и близости и еще некоторых привычных представлений, распространенных настолько, что они сделались не только привычными, но и обязательными.
Обыватель привык считать, что древний человек был настолько бездарнее современных жителей промышленных городов, что лишь постепенно — путем смены десятков поколений — накапливал способности и внедрял изобретения. На этом весьма зыбком основании возникло представление, разделяющееся и учеными, что время, т. е. развитие в прошлом, шло медленнее, чем сейчас, и потому палеолит, например, кажется для историков единой эпохой, вроде затянувшейся эпохи Ренессанса. Это аберрация дальности, такая же как уверенность ребенка в том, что солнце — не больше кулака. Однако предки современных полинезийцев, хотя и не имели железных орудий, смогли пересечь Тихий океан на бальсовых плотах в те же сроки, что и Т. Хейердал. Предки майя, не зная современной селекции и генетики, вывели культурный вид хлопчатника, удвоив количество его хромосом, что постепенно сделать нельзя, а североамериканские индейцы, пользуясь обсидиановыми наконечниками для стрел, приручили одичавших испанских мустангов и освоили прерии менее чем за 60 лет.[16]
Дилетантам кажется, что этническая история — это «жизнь без начала и конца», а калейдоскоп «случайностей» ни в какую схему не укладывается, хотя бы уже потому, что разные наблюдатели видят разные стороны любого явления. Да, современники никогда не замечали пассионарного толчка. Все происходящее казалось им естественным. Древние римляне триста лет не замечали, что республика сменилась империей, и лишь когда Диоклетиан изменил придворный этикет, обнаружили, что у них — монархия. Таковы последствия абберации близости, усугубляемые игнорированием параллельных процессов, — например, история ландшафта или климата. Последние вообще воспринимаются как нечто постоянное, хотя изменяются иной раз еще быстрее, чем политические формы власти.
Но этнолог, находясь в должном отдалении от сюжета, видит смену цвета времени, даже тогда, когда делает поправку на плавность перехода одной эпохи в другую. Однако при этом он отходит от привычного — пересказа источников, потому что вместо живых рассказов летописцев он получает цепочки сухих сведений о событиях. Ему предстоит обнаружить логику событий, как палеобиологу или геологу, только иных процессов и в иных временных масштабах. Но ведь это прямой отход от методов гуманитарных наук. Допустимо ли такое нарушение канона, когда речь идет об изучении человека?
Да! Не только допустимо, но и необходимо.
Принято думать, что гуманитарные науки — это те, которые изучают человека и его деяния, а естественные науки изучают природу: живую, мертвую и косную, т. е. ту, которая никогда не была живой.
Это банальное деление неконструктивно и полно противоречий, делающих его бессмысленным. Медицина, физиология и антропология изучают человека, но не являются гуманитарными науками. Древние каналы и развалины городов, превратившиеся в холмы, — антропогенный метаморфизированный рельеф, — находятся в сфере геоморфологии, науки естественной. И наоборот, география до XVI в., основанная на легендарных, часто фантастических рассказах путешественников, переданных через десятые руки, была наука гуманитарная, так же как геология, основанная на рассказах о всемирном потопе и Атлантиде. Даже астрономия до Коперника была наукой гуманитарной, основанной на изучении текстов Аристотеля, Птолемея, а то и Косьмы Индикоплова. Люди предпочитали жить на плоской Земле, окруженной Океаном, нежели на шарике, висящем в бесконечном пространстве — Бездне. Эти мнения бытуют еще и ныне, несмотря на всеобщее среднее образование.
Исходя из сказанного, легко заключить, что деление типов мышления, а тем самым — наук, по предмету изучения, — неправомерно. Гораздо удобнее деление по способу получения первичной информации. Тут возможны два подхода: чтение, выслушивание или сообщение плодов свободной мысли — мифотворчество — и наблюдение, иногда с экспериментом — т. е. исследование, или естествознание в прямом смысле этого слова. При таком делении этнология, основанная на эмпирическом обобщении наблюденных фактов, становится частью естествознания, а роль эксперимента в ней выполняет, как и в криминалистике, — экспертиза, не допускающая противоречивости свидетельств источников. Ведь и при расследовании преступления проводят сличение показаний, а не просто верят свидетелям, часто весьма заинтересованным в том, чтобы их версия была принята. Почему же считать летописцев беспристрастными?
Пока история представляла собой калейдоскоп отдельных фактов, всегда незаурядных, ибо только такие факты отмечались современниками, возможность построения «эмпирического обобщения» была нереальна. Единичное наблюдение не воспринимается критично. Оно может быть случайным, неполным, искаженным обстоятельствами, в которых находился наблюдатель, и даже его личным самочувствием. А все эти недостатки компенсируются только большим числом наблюдений, когда неизбежная ошибка становится настолько мала, что ею не только можно, но и нужно пренебречь, чтобы сформулировать вывод.
Именно путем учета всех известных в историческое время живших и живущих ныне этносов (принцип полноты. — Л.Г.) и руководствуясь принципом актуализма, согласно которому законы природы, наблюдаемые сейчас, так же действовали в прошлом, мы провели эмпирическое обобщение в нашем «Трактате» и обнаружили закономерности этногенеза, свидетельствующие о рождении этносов на фоне географической среды. Так появилась на свет этнология — естественная наука, непротиворечиво обобщившая материал, накопленный и неиспользованный историками юридической школы и структуралистами.[17] Ибо те и другие изучали статику, а не динамику.
5. Практический смысл этнологии
Часто приходится слышать вопрос: «Если закономерности этногенеза лежат в природе и мы не может их произвольно изменять, то на что нужна такая наука? Стоит ли на неё тратить время и силы?» Да, действительно, процессы этногенеза по сравнению с возможностями человека, даже вооруженного могучей техникой, столь грандиозны, что пытаться их исправить бессмысленно, но это не значит, что на них не следует обращать внимание. Как раз наоборот, и вот почему.
Циклоны, несущие дождь и снег, и антициклоны, порождающие засухи, — процессы географические. Люди влиять на эти явления не могут, но они влияют на людей очень сильно, особенно на хозяйство и на земледелие, и на скотоводство. Поэтому метеорология — наука об осадках, иногда понимаемая как физика атмосферы, нужна не только для выбора подходящего времени для пикников, но и для важных хозяйственных прогнозов.
А сейсмография — геологическая дисциплина предупреждающая о возможности землетрясения и цунами, также трактует о предметах внечеловеческих, но очень существенных для человека. Думать, что люди могут влиять на бури или извержения вулканов, — это впадать в такие средневековые суеверия, которые уже для XVII в. были анахронизмами. Однако практическое значение метеорологии, климатологии и тектоники не подлежит сомнению.
Этногенез — тоже статистический природный процесс, проходящий в течение свыше тысячи лет, если считать от негэнтропийного импульса до затухания инерции, и оставляющий после себя следы, неменьшие, нежели наводнение или выброс пепла из вулкана.
Методика изучения природных процессов, по существу, является исторической. Сначала идет сбор
