Нури сосредоточенно рассматривал синего жука, застывшего на желтой кувшинке. Какая-то птаха кричала в лесу радостно и тонко. Хогард откинулся, подставляя солнцу незагорающее лицо, серьга в его ухе нестерпимо сверкала.
— А вчера бувескул высветлил компот и раздвоился. — Хогард старался поймать взгляд Нури. — Это, скажу вам, зрелище.
— Это что, — пробормотал Нури.
Жук слетел с кувшинки и копошился в песке у морды Грома. Пес прикрыл его лапой, прислонился ухом, вслушиваясь.
— У меня третьего дня двое завернулись в гракулу. — Иван Иванов доел персик, закопал в песок косточку, потом вытащил из носа Рахматуллы длиннющего ужа и швырнул его в озеро. Уж поплыл, оставляя на зеркальной глади усатый след.
— Не может быть, — Олле приподнял голову. — Гракула уплощается, если она перед тем кубична.
— Именно. Они подстерегли такой момент и гладили ее в четыре ладошки.
— В четыре? Кто бы не уплощился… — Рахматулла проводил взглядом ужа, потрогал себя за нос. Потом закинул ноги за плечи, встал на руки и застыл в этой невозможней позе.
Иван насыпал над косточкой холмик, набрал в горсть воды и полил. Истомная жара погружала в дремоту, и горизонт расплывался в колышущемся мареве. Гром залез в воду, улегся мордой к берегу. С усов его капало.
В пещере запищал зуммер и послышался голос Отшельника:
— Это вас, Олле. Сатон говорит, что вход в центр кто-то блокировал. Он интересуется вашим мнением.
Олле встал, и лев тут же полез в воду в сторонке от пса.
В пещере было сумрачно и прохладно. Отшельник сидел в плетеном кресле над чертежами механозебры, а над письменным столом в туманном сфероиде фокусировалось объемное изображение Сатона. Они о чем-то тихо беседовали.
— Я слушаю, здравствуй, дед, — сказал Олле.
— Ни Нури нет, ни Ивана. — Сатон форсировал звук. — Куда все подевались?
— Педсовет у них. А я там в качестве сочувствующего.
— Педсовет! А у меня тут гад лежит. Смотри.
В сфероиде возникло знакомое изображение входа в центр ИРП. На белых ступенях между двумя золотыми дельфинами разлеглась огромная серая кобра. Голова ее была приподнята и беспокойно шевелилась.
— Ни войти, ни выйти. — В сфероиде снова возник Сатон.
— Это не опасно. Идите смело.
— То есть?
— Это голограмма, дед. Через нее ступени просвечивают. Видимо, Нурина ребятня забавляется.
— М-да, — Сатон дернул себя за бороду. — С вами не соскучишься.
Олле вышел из пещеры, задвинув за собой занавес. Конь, мокрый после купания, ждал его, и Олле прижался к прохладному боку. Воспитатели уже искупались и снова валялись на песке. Только Нури, равнодушный к жаре, о чем-то сосредоточенно думал.
— Там кто-то из твоих сфокусировал змею… — сказал Олле.
— Это что, — махнул рукой Нури. — Это ерунда. Хуже всего, что я тоже погряз.
— А кто еще? — спросил Иван. — И в чем?
Персиковая косточка уже проросла, и Иван нетерпеливо вытягивал из песка маленький ствол, распрямлял ветви и проглаживал между пальцами листики. На глазах под его руками завязались бутоны и распустились в соцветия.
— Опылять пора, — пробормотал Иван. Он вызволил из шевелюры Хогарда неведомо откуда взявшегося шмеля и поднес его к деревцу. Шмель с довольным урчанием принялся за работу.
— … В самодовольстве, Иван. А что? Все у нас здоровы, веселы, учебные программы выполняются. Да и сезон на исходе. Не жизнь — сплошной санаторий. Олле вон укрощает и без того кроткого аки агнец льва, Хогард шлифует свои коллекционные алмазы. А между прочим, мы на работе.
— Я что, я охотник, — зевнул Олле.
Хогард придвинулся к Нури, тронул за руку:
— Что с тобой, Нури?
— Беда у него, — сказал Иван, снимая с деревца персик. — Попробуй, — он протянул его Нури. — Кот у него в холодильнике.
Было так. Детская столовая опустела. Разошлись, закончив дела, старшие дежурные, и лишь посапывал за стенкой кухонный автомат да звенели за открытыми окнами ребячьи голоса. Нури прошел между столиками, одобряя чистоту, и вдруг услышал всхлипывания. Возле последнего стола сидела на полу девчушка и размазывала по щекам слезы. Маленький фокстерьер стоял мордой в угол и шевелил обрубком хвоста. Кто-то пренебрег запретом и притащил щенка. Это вполне могло быть. Но забыть щенка в столовой — такого быть не могло.
Нури присел на корточки, щенок не оглянулся и так же мертво вилял хвостиком.
— Они его загип-п-нотизировали, а мне жалко, и я плачу. А как вишневый компот, так они его сливают в ведро. Я не возражаю. Если бувескул тоже любит компот, пусть…
Нури подхватил щенка на ладонь, ощущая странную одеревенелость животного, и поставил на подоконник. Щенок не изменил ни позы, ни поведения.
— Вундеркинды, — сказал Нури. Он обеими руками гладил щенка, снимая наваждение. Тот обмяк, тявкнул и сбежал.
Нури недоверчиво оглядел столовую, ожидая новых сюрпризов. И сюрприз был. Выходя, он машинально открыл холодильник, и оттуда с мявом выскочил кот.
— Дожили, — разглядывая дымящегося от злости кота, произнес Нури. Девчушка заревела в голос.
— Кто это сделал? — спросил Олле, и воспитатели молча воззрились на него. — Но кто-то же это сделал. Загипнотизировал щенка, запер кота… Бедные животные.
— Не надо сюсюкать. — Нури раскусил персик. — Нам сюсюкать ни к чему.
— Но…
— И я говорю, Олле, плохие мы воспитатели. Но не настолько плохие, чтобы искать виновных.
— Дети есть дети. — Хогард раздробил в ладони округлый камень, отбросил крошки. — Только я, видимо, непригоден для этой работы. Мне под землей как-то спокойней. Здесь я как-то теряюсь. Не умею делать замечаний, весь в сомнениях, так ли поступаю, а на многие вопросы не знаю ответа и тогда говорю: не знаю.
— Ну и правильно.
— Но это роняет мой авторитет воспитателя.
— Вот, — сказал Нури. — Вот здесь наша общая ошибка. По себе знаю: стоит начать думать об авторитете, как сразу невольно начинаешь принимать позы. А позу от детей не спрячешь, как кота в холодильник. И потом, вам не режет слух словосочетание «авторитет воспитателя»?
— А почему должно резать?
— Потому, что оно подразумевает авторитет профессии. Авторитетной же может быть только личность.
«Нури не совсем прав, — подумал Иван Иванов. — Врач и воспитатель должны быть авторитетны изначально, потому и сложны экзамены для кандидатов в воспитатели». Иван оглядел выращенное деревце, уловил признаки увядания — еще день простоит и засохнет. Пусть. Все подобные чудеса недолговечны.
— По-моему, ваши беды оттого, что вы погрязли в буднях, что и имел в виду Нури, — сказал Олле. — И потеряли ореол героев, столь привлекательный для детей.
— А Марья Ванна? Как у нее с ореолом?
— Бабка другое дело, Рахматулла. Она у истоков, а вы неофиты, вы начинающие…
Бабку привел Сатон. Директор Института Реставрации Природы был с ней почтителен, а бабка с виду
