Сцены из жизни за стеной

и возвращается. Этот остров им нравится, хотя здесь по сравнению с другими островами очень скромно — всего лишь убогий кемпинг у озера. Они могли бы снять для себя весь «Хилтон», но прилетают сюда, в бунгало. Ему пятьдесят восемь, ей сорок пять. Мне рассказала это Нисайям, которая работает на ресепшен и видела их паспорта. Моя жена и на свадьбе — а ей тогда не было и тридцати — не выглядела так, как Мадам сейчас. Втайне от мужа Мадам приходит ко мне и просит не позволять ему пользоваться Интернетом во время их пребывания на острове. Я должен лгать ему, что связь не работает. Мадам оставляет мне конверт с деньгами. Затем приходит он и втайне от жены просит проверять его электронную почту и распечатывать ему письма с определенных адресов. И тоже оставляет конверт с банкнотами. Каждое утро перед завтраком, закончив пробежку по пляжу вокруг острова, он заскакивает ко мне и, запыхавшись, читает письма, словно мальчишка, который затеял втихаря какую-то шалость и прячется от родителей. В этих текстах упоминаются суммы, которые трудно себе вообразить. Иногда Артур пишет на листочках ответы, которые я отправляю. Частенько мне кажется, что это я, а не он, продаю что-то почти за миллион фунтов. Его жена «ни в коем случае» не должна знать, что он бывает в моей конторе, ибо это «сильно огорчило бы ее». Каждый вечер, ближе к полуночи, обходя остров с проверкой, я встречаю их на пляже. Они сидят, обнявшись, и разговаривают…

Зависть

Эльжбета ненавидит праздник Рождества Христова. И Новый год тоже. Ее сильно ранит близость, к которой вынуждает сочельник. Члены семьи с облаткой, пожелания, которые должны быть высказаны так, чтобы звучали нефальшиво, прикосновения людей, которых она вовсе не хочет касаться, слезы умиления, которого она не ощущает, праздничное воодушевление, которого она в себе не находит и не понимает в других. Для Эльжбеты вечер сочельника — это плохо срежиссированное представление, в котором ей приходится принимать участие. Она играет свою роль, поскольку, как ей кажется, от нее этого ждут окружающие. Но когда наконец спектакль заканчивается, чувствует себя измученной. Она не желает «исполнения мечтаний» невестке, которой уже не о чем мечтать, ибо та имеет все, чего нет у Эльжбеты. Троих здоровых детей, чьих имен Эльжбета никак не может запомнить, и мужа — ее брата — Эльжбета так ревновала его к каждой девушке, которую он приводил домой! Она не желает «дальнейших успехов» двоюродной сестре, поскольку та, по ее мнению, достигла всех возможных успехов, какие женщина может себе представить: раз в две недели выезжает в командировки в Нью-Йорк, Милан или Стокгольм, пишет в «свободное время» диссертацию об управлении новыми средствами массовой информации, спит с мужчинами, о которых пишут в газетах, и при этом выглядит так, словно не вылезает из салонов красоты или фитнес-клубов, хотя теоретически у нее не должно оставаться на это времени. У них с Эльжбетой одни и те же гены, и сестра, раз уж она на десять лет старше, и выглядеть должна старше. Также Эльжбета не желает появления «новых перспектив» своей младшей сестре Наталье, которая летает на дельтаплане, возит посылки с подарками на другой конец света вместе с фондом Охойской[1] «Польская гуманитарная акция» и мечтает пилотировать F-16.

Эльжбета никому не желает ничего хорошего, а если уж приходится, делает это неискренне. И нисколько о том не жалеет. Как можно сожалеть о чем-то, чего жаждешь, а оно исполняется? Она не в состоянии себя обуздать. Эльжбета больна. Больна завистью. Должно было пройти много лет, прежде чем она поняла, что это болезнь. И что она должна и хочет от нее излечиться. Ибо на самом деле, в самых закоулках души, она хочет, чтобы исполнились мечты невестки, радуется любому успеху двоюродной сестры и восхищается Натальей.

«Вряд ли какая катастрофа расстроит нас больше, чем предположение или знание об успехах других, правда?» — спросила на первой беседе женщина-психотерапевт, выслушав ее историю. Эльжбета стыдливо кивнула. Зависть странная штука. В ней нет корысти по отношению к чужому добру или качеству, которого мы лишены, к тем, кто имеет больше нашего или у кого есть что-то такое, чего у нас нет, но мы хотели бы иметь. Зависть, если можно так выразиться, лишена корысти. Она возникает не из стремления обладать. Напротив, это желание, чтобы кто-то другой чего-то не имел. Ее цель — отобрать это «что-то» и уничтожить или хотя бы уменьшить его ценность и значение. Охваченные завистью, мы больше всего желаем, чтобы кто-то чего-то лишился. И если такое случается, нам сразу становится легче. Наше чувство собственной неполноценности, тоска по тому, чего у нас нет, но чем обладает другой человек, или просто злость по отношению к нему становится менее мучительной. Мы немедленно возвышаемся в собственных глазах. Некоторые замечают, что это ощущение «лучшести» длится недолго. Потом приходит стыд, утрата самоуважения, а в конце концов возникает даже презрение к самому себе. Многие, когда уже не в силах жить самобичеванием, ищут помощи у психологов. Как Эльжбета.

Она не одинока в своей болезни. Если бы зависть сопровождалась горячкой, трясло бы весь мир. Это Эльжбета тоже узнала от психотерапевта. Зависть подобна любому другому греху. Она настолько распространена, что стала четвертой в списке семи смертных грехов. Несмотря на это, мало кто на исповеди признается, что снедаем завистью. Тому мешает чувство собственного достоинства и ошибочное убеждение, что зависть — всего лишь проекция сознания так называемой обоснованной правоты. «Она не имеет права так выглядеть, не может иметь более способных детей, не имеет права на карьерный рост, не имеет права на лучшего мужа и не имеет права быть лучше образованной». Это чувство «неправоты» пробуждает в нас Каина, который хочет убить брата, и порождает желание раз и навсегда избавить мир от счастливой Белоснежки. В приложении к современному обществу Каин охотнее согласился бы на 100 тысяч евро годового дохода при условии, что остальные будут получать 85 тысяч, чем на 150 тысяч, если бы узнал, что другие получают 200. Для профессора Роберта X. Франка из Корнелльского университета в Итаке (США), где проводилось такое анкетирование, в этом нет ничего удивительного. Чувство иерархии — такое же благо, как любое другое. Ради него мы готовы отказаться от многого. И мало кто замечает, что оно чаще всего проистекает из чистой зависти.

Через несколько дней Эльжбета будет встречать Новый год в доме брата. Первый раз за много лет она радуется тому, что случиться в полночь…

Биохимия материнства

Стефан уже шесть лет посещает в День матери одну помойку возле большого торгового центра в предместье Дармштадта. Ему кажется, что именно там его мать была рядом с ним в последний раз. Более двадцати пяти лет назад, морозным февралем 1982 года, в четыре утра какая-то женщина позвонила в комиссариат франкфуртской полиции и сообщила о младенце, найденном на помойке. В пустом контейнере полицейские обнаружили синюю спортивную сумку. Кроме завернутого в толстое светло-коричневое одеяло ребенка там была бутылка с еще теплым молоком, несколько одноразовых пеленок, перевязанных бинтом, и грязный клочок бумаги, на котором кривыми буквами было написано «Стефан». Женщина, которая обратилась в полицию, позвонила несколькими часами позже еще раз, с другого номера, чтобы узнать о судьбе найденыша. И поблагодарила за добрые вести. После двух лет бесплодных поисков дело было закрыто. Мать Стефана так и не нашли. Проведя несколько дней в больнице и три месяца — в приюте, мальчик попал в семью. У него было нормальное счастливое детство. Полное любви и заботы. О том, что Корнелия — мачеха — не рожала его, он узнал на следующий день после своего восемнадцатилетия. И вот уже четыре года разыскивает свою биологическую мать.

«Я не был ей безразличен, иначе она не позвонила бы в полицию, — говорит он спокойным голосом. — Я не жалею о ней. Просто хочу узнать — почему».

Он открыл интернет-форум для детей, брошенных сразу после рождения. Он ищет. Так же, как тысяча восемьсот остальных, зарегистрированных на форуме.

В Германии каждый год регистрируется около 80 случаев отказов от детей сразу после их рождения. По сравнению с другими странами Германия не исключение. Во Франции, Испании, Великобритании или Польше статистика на удивление одинакова. Этим явлением занялись в последнее время психологи,