Мастер выбрался на свободу, прислонил лестницу к стене, подошёл к стулу, который был у Женьки ледоколом, и принялся за работу. Что-то подстрогал, подбил молотком. От всей этой работы шума было, как от жука-точильщика: дерево чуть-чуть потрескивало. Мастер починил стул и перешёл к серванту. У серванта отодралась полоска полированной фанеры: играли в хоккей, и Лёня задел сервант клюшкой.
Мастер приклеил фанеру, взял лестницу, поставил её возле окна. «А! — вспомнил Лёня. — Ведь Женька чуть было не сорвал шторы».
Мастер продел петли в кольца, а потом раздвинул шторы. Белые стены стали серебряными.
«Луна взошла», — догадался Лёня.
И тут опять раздались шорохи за радиатором. Что-то зашелестело, задвигалось, зашушукало. Из трещины в стене вышли четыре девочки, они принялись кружиться посреди комнаты на лужице лунного света.
То ли эту песню Лёня сам придумал, то ли услышал? Девочки кружились, взмахивали руками, а в руках у них были ленты. Ленты на лету сплетались, и в комнате шелестело и шуршало.
Одна из девочек подпрыгнула, накинула ленту на что-то невидимое.
— Поймала! Поймала! — закричала она и стала раскачиваться, будто на качелях.
Серебряное пятно металось по стенам, и Лёня догадался: девочка раскачивается на лунном луче.
— Ах! — вскрикивала она от восторга. — Лечу! Лечу! Ах!
Она проносилась так низко над постелью, что Лёня зажмурил глаза: как бы она не увидала, что он не спит.
пела девочка.
За окном что-то метнулось. Лёня почувствовал тень, словно бы над лицом провели рукой.
— Ай! — вскрикнула девочка.
«Она упала! Луч оборвался», — подумал Лёня.
В комнате зашелестело, торопливо, беспорядочно, словно убегали.
Женя, грохоча пружинами, сел на кровати.
— Лёнь, ты спишь?
Старший брат затаился и не ответил.
— Луна! — сказал Женя, сладко почмокал, натянул одеяло на плечи, ткнулся головой в подушку и заснул.
3
Лёня тихонько приподнялся. Луна была высокая, крыша сарая за окном сияла, словно вставшее на дыбы озеро. Сияло, затуманившись сверху от ночного холода, стекло. В комнате каждый предмет всяк по-своему, но светился, играл.
Лёня поглядел на свои руки. Они были теперь точно из серебра. И одеяло, любимое, давнишнее, показалось ему лесной поляной, на которой росли диковинные травы. Между этих трав сверкал голубой ручеёк. Лёня потрогал его: это была лента, невесомая и тоненькая.
«Её потеряла девочка с качелей! — догадался Лёня. — Неужели проснусь завтра — и ничего не будет?»
Он зажал ленту в кулаке, кулак положил под голову и крепко закрыл глаза, чтобы скорее наступило утро, а то ведь и ленту проспишь.
«Отчего луч оборвался? — подумал он, засыпая. — Может, облако прошло или пролетела птица?»
И вскочил: «А перстень?»
Выбрался из постели, встал на пол босыми ногами и замер: не потревожил ли он покой музейного кресла, зеркала, стульев, вещей?..
Зеркало сияло само для себя, старикашка-придворный дремал, поджав ноги… Лёня бесшумно опустился на колени и полез под стол. Перстня под столом не было. И под радиатором не было. И под сервантом. От луны в комнате светло, да и перстень — не иголка, золотой ведь, блестящий.
«Женьку, что ли, разбудить? Пусть тоже ищет».
— Человек! — услышал он тоненький плачущий голос. — Человек, отдай мою ленту!
Ну, как тут было не вздрогнуть? Даже очень храбрый человек вздрогнул бы. В лужице лунного света стояла воздушная девочка. Она сложила ладони лодочкой. У неё дрожал кончик носа, дрожали губы, даже бант на голове дрожал.
— Ну пожалуйста! Без ленты меня не пустят на праздник Полнолуния.
— Возьми! — Лёня разжал пальцы: лента была у него в кулаке.
— И ты ничего не просишь в награду? — удивилась девочка.
— Но ведь лента не моя, а твоя.
— Ты добрый. Конечно, добрый! Ты сумел не потревожить покой вещей. Но почему ты не спишь?
— Женька перстень мамин уронил. Сразу мы не подняли, а теперь я не найду никак.
— Это же так просто. Я спрошу о перстне моих друзей.
— Мастера?
— Его зовут дядюшка Шорох, а у меня и у моих сестёр имя одно на всех. Мы — шуршавы.
Тин-тинь!.. — прозвенело над головой.
— С Полнолунием, милая Шуршава.
Стоя ногами на потолке, размахивал шляпой с длинными волнистыми перьями опять-таки очень странный, несовременный и совсем какой-то не такой человек.
— Ах, это ты, братец Нечаянные Звоны!
— К вашим услугам, кузина! А где прелестные сестрицы?
— Они готовятся к балу, а я…
Тонни-тонни-тонн!.. — серебряно зазвенело на окне.
— Красиво? — спросил Нечаянные Звоны.
— Очень! — сказал Лёня.
— Я польщён. Моё искусство признают даже люди.
— Братец, с тобой очень неудобно разговаривать.
— Ах, простите, кузина!
Нечаянные Звоны раскинул руки и, кругами, опустился на пол. Поклонился, щёлкнул шпорами на высоких ботфортах, а прозвенело на потолке: плинь-плинь-плинь!..
Лёня и Шуршава посмотрели на потолок, и Нечаянные Звоны рассмеялся, довольный, в свою кружевную перчатку. Он был на голову выше Лёни, но вдвое, а может, и втрое тоньше его. Это был замечательно утончённый человек и весь в кружевах: кружевной воротник, кружевные камзол и рубашка, кружево парика, кружево жестов…
Нечаянные Звоны выхватил из-за пояса дирижёрскую палочку, сделал выпад к серванту.
Юнь-юнь-юнь!.. — будто на ксилофоне, сыграло под Женькиной кроватью.
— Вы удивлены? Но ведь я — Нечаянные Звоны, — сказал и скрылся.
— Братец, мне нужно тебя спросить о чём-то очень важном! — взмолилась Шуршава.
— О перстне с янтарём? — Нечаянные Звоны выглянул из-за зеркала. — Кузина, у меня ни одной свободной секунды. Я тоже спешу на бал. Впрочем, вот вам намёк: сегодня слишком много летучих мышей.
— Летучих мышей? — удивился Лёня. — Но ведь только март. Летучие мыши погружены в спячку.
— Как знать! — Нечаянные Звоны кинул вверх два сверкающих хрустальных шарика, они стукнулись — и ничего, ни звука.
— Это одна из его шуток! — объяснила Шуршава. — Он чем-то напуган. Знаешь что, пошли к Весёлому Пешеходу.
Девочка взяла Лёню за руку и повела в соседнюю комнату.
4
