Освобожденный Эдем.

государство, продолжают, правда на ином технологическом уровне, восстание масс, о котором еще в двадцатых годах прошлого века писал Ортега-и-Гассет. Они также стихийны и также не способны к предвидению. Только в полном соответствии с доктриной Э. Тоффлера о смене пролетариата когнитариатом³², оружием нового класса становится не булыжник, а персональный компьютер. А если еще учесть, что в современном мире государства олицетворяют собой статику, а сети — динамику, то ситуация все больше напоминает описанную уже в другом романе С. Лема, «Непобедимый», где «туча», сообщество микроскопических элементов, способных по мере необходимости быстро выстраивать любые системные отношения, сокрушила в конкурентной борьбе гигантские неповоротливые автоматы, базировавшиеся на стационарных структурах.

Так проявляет себя закономерность в отношениях между «цивилизацией» и «варварами». Инновации возникают, как правило, в насыщенной культурными моделями цивилизационной среде, но затем неизбежно транслируются на периферию, усиливая варварское окружение. Переняв, хотя бы частично, римское оружие и римскую организацию боя, варвары в конце концов разгромили империю. Аналогично, на исходе Средних веков, «варвары» (пехота), получив достаточное вооружение, начали громить «цивилизацию» (рыцарскую конницу, аристократов), предвещая тем самым возникновение профессиональных армий.

Сейчас новые «кочевые народы», странствующие по необозримым пространствам Сети, собираются в орды для похода на «сумеречные страны». Их — тьмы и тьмы. Не трудно догадаться, на чьей стороне будут боги сражений.

И потому, видимо, основным конфликтом современного мира становится не столкновение цивилизаций, как предсказывал С. Хантингтон, а война динамичных сетей, против статичного государства. Война сетевых доменов против старых и новых хозяев.

Фактически, «война всех против всех».

Парадокс здесь заключается в том, что функционировать, не опираясь на сети, современное государство уже не способно. Без сетевых технологий, без многочисленных синапсов Интернета оно просто выпадет из мировой экономики. С другой стороны, подключая свои жизненно важные центры к сетям, государство тем самым мостит дороги для тотального вторжения варваров.

Скорее всего, этот процесс необратим. Мир меняется и, вероятно, уже никогда не будет таким, как прежде. Глобальная мировая среда стремительно преобразуется. От устойчивой геополитической онтологии, от стабильной карты реальности, образованной твердью национальных границ, мы переходим к миру мгновенных конфигураций, к текучему, изменчивому ландшафту когнитивной эпохи. Мы переходим в мир экономических осцилляций, в мир странных «центров влияния», не имеющих законченных очертаний. Мы переходим в мир зыбких культур, возникающих и распадающихся по желанию отдельного человека.

Культур, у которых пока еще нет названия.

6. В ЦАРСТВЕ ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ

Человек — это побочный продукт любви.

Станислав Ежи Лец

Из темноты

«Фрейдовское» разделение психики на сознание и подсознание, начавшееся, по-видимому, около двух миллионов лет назад¹, можно, независимо от убеждений, религиозных или атеистических, назвать «прикосновением бога». Ничто иное не имело в истории человечества таких фундаментальных последствий.

Способность к отражению бытия, к воспроизведению его в знаках и символах, соответствующих действительности, привело к возникновению «картины мира» — той операционной среды, которую сейчас принято называть «реальностью».

Из темноты всевластных инстинктов человек вступил в сферу разума.

Прямым следствием этого явилось осознание индивидуального бытия: личное восприятие мира превратилось в самостоятельную когнитивную сущность. Человек стал воспринимать себя отдельно от «других» и «другого»: соплеменника, рода, племени, трибы, коллектива, семьи. Он начал приобретать бытийный суверенитет. А последующая метафизическая распаковка такой личной реальности и социализация (трансляция в общество) вынутых из нее, «явленных» философских концептов привела сначала к либерализму, признанию приоритета личности, являющейся истоком всего, а затем — к современному государству, основанному на демократии и правах человека.

Философия постмодерна, декларирующая тотальную равнозначность, одинаковую бытийную ценность всех личных начал, представляет собой лишь крайнее выражение данного состояния психики, когнитивную форму преобладания личного над коллективным.

Напротив, предельная социализация коллективной реальности, коллективного родоплеменного сознания, которое представляет собой первичную возгонку инстинктов, исторически привела к образованию деспотий, к огосударствленному бытию, подавляющему личную онтологию ради общей.

Оба психических состояния существуют с тех пор как природа Христа в ортодоксальном вероучении — «неразрывно и неслиянно». Они никогда полностью не исчезают и лишь в зависимости от условий проступают в действительности той или иной социальной гранью. Однако сознание коллективное как более древнее, непосредственно подпитываемое инстинктами, а потому и выраженное в более мощных, более устоявшихся государственных и культурных традициях, к тому же направленное прежде всего на сохранение текущего бытия, исторически преобладает. Оно по сути своей первично. Вот почему социальный прогресс, непрерывное расширение поля социоэкономических отношений, может рассматриваться и как непрерывное возрастание суверенитета личности, как последовательное освобождение индивидуального бытия из-под ига коллективной реальности.

Для нашей темы здесь важно еще и то, что с момента зарождения разума психика человека становится принципиально неравновесной. Она приобретает отчетливый двухуровневый характер: подсознание, где происходит кипение древних страстей, рождает психическую энергию, необходимую для существования, а сознание, структурированное культурой, переводит эту энергию в стратегии социального поведения.

Отсюда с очевидностью следует, что счастье в земном мире недостижимо. Счастье как «исполнение пламенного желания» предполагает устойчивое, «застывшее», не изменяющееся во времени состояние. Говоря языком физики, это состояние с максимумом энтропии, выход за пределы которого уже невозможен. Это статус незыблемости, статус «чистого бытия», статус вечного всепоглощающего покоя, не подверженного никаким колебаниям. Любое отклонение от него воспринимается как трагедия. Между тем трансляция флуктуаций — случайных микроскопических изменений, избежать которых нельзя, — из физического хаоса подсознания в символический космос сознания непрерывно эту устойчивость разрушает. Для восстановления баланса необходимо психологическое усилие, переход к иному уровню согласования, к «новому счастью».

То есть, человек принципиально не конгруэнтен. Он не соответствует самому себе. В каждое последующее мгновение он уже не такой, каким был до этого. И потому счастье, к которому он стремится, рассеивается как мираж при первом же дуновении. Это — фундаментальное противоречие человеческого бытия. Счастья можно достичь, но его нельзя удержать. Оно онтологически неуловимо. Его можно прозреть, его можно почувствовать, к нему можно даже притронуться, дотянувшись с пика эмоций, но оно тут же стечет сквозь пальцы, распадется, исчезнет, оставив лишь воспоминание об утрате.

Человек обречен вечно стремиться к тому, что ему недоступно.

Формально это противоречие пытались преодолеть религии. Рассматривая мир земной как мир скорби, как юдоль страданий, кои либо даны за грехи, либо предначертаны свыше, они предъявляли взамен мир принципиально иной — мир, где человек гарантированно обретал вечно недостижимое счастье. Рай мог