дуют в большущие трубы, грохает барабан, звон стоит над станицей.
У Мишки глаза разбежались. Растерянно закружился на одном месте, потом рванулся и подбежал к музыкантам. В груди что-то сладко защемило, подкатилось к горлу… Глянул Мишка на запыленные, веселые лица красноармейцев, на музыкантов, важно надувших щеки, и сразу, как отрубил, решил:
— Пойду воевать с ними!..
Вспомнил сон, и откуда только смелость взялась. Уцепился за подсумок крайнего.
— Вы куда идете? Воевать?
— А то как же? Ну да, воевать!
— А за кого вы воюете?
— За Советскую власть, дурашка! Ну, иди сюда, в середку.
Толкнул Мишку в середину шеренги, кто-то, смеясь, щелкнул его по вихрастому затылку, другой на ходу достал из кармана измазанный кусок сахара, сунул ему в рот. На площади откуда-то из передних рядов крикнули:
— Сто-о-ой!.
Красноармейцы остановились, рассыпались по площади, густо легли в холодке, под тенью школьного забора. К Мишке подошел высокий бритый красноармеец с шашкой на боку. Спросил, морща губы в улыбку:
— Ты откуда к нам приблудился?
Мишка напустил на себя важность, подсмыкнул сползающие штанишки:
— Я иду с вами воевать!
— Товарищ комбат, возьми его в помощники! — крикнул один из красноармейцев. Кругом захохотали. Мишка часто заморгал, но человек с чудным прозвищем „комбат“ нахмурил брови, крикнул строго:
— Ну, чего ржете, дурачье? Разумеется, мы возьмем его, но с условием…
Комбат повернулся к Мишке и сказал:
— На тебе штаны с одной помочью, так нельзя, ты нас осрамишь своим видом!.. Вот погляди, на мне две помочи и на всех по две. Беги, пусть тебе матка пришьет другую, а мы тебя подождем тут…
Комбат повернулся к забору, крикнул, подмигивая:
— Терещенко, пойди принеси новому красноармейцу ружье и шинель!
Один из лежавших под забором встал, приложил руку к козырьку, ответил:
— Слушаюсь!.. — и быстро пошел вдоль забора.
— Ну, живо беги! Пусть матка поскорее пришьет другую помочь!..
Мишка строго взглянул на комбата.
— Ты, гляди, не обмани меня!
— Ну, что ты? Как можно!..
От площади до дома далеко. Пока добежал Мишка до ворот — запыхался. Дух не переведет. Возле ворот на бегу скинул штанишки и, мелькая босыми ногами, вихрем ворвался в хату.
— Маманька!.. штаны!.. помочь пришей!..
В хате тишина. Над печью черным роем гудят мухи. Обежал Мишка двор, гумно, огород — ни отца, ни матери, ни деда нет. Вскочил в горницу — на глаза попался мешок. Отрезал ножом длинную ленту, пришивать некогда, да и не умеет Мишка. Наскоро привязал ее к штанам, перекинул через плечо, еще раз привязал спереди и опрометью под амбар.
Отвалил камень, глянул мельком на Ленинскую руку, указывающую на него, Мишку, шепнул, переводя дух:
— Ну, вот видишь?.. И я поступил в твою войску!..
Бережно завернул карточку в лопух, сунул за пазуху и по улице вскачь. Одной рукой карточку к груди жмет, другой штанишки поддергивает. Мимо соседского плетня бежал, крикнул соседке, половшей в палисаднике картофель:
— Анисимовна!
— Ну?
— Перекажи нашим, штоб обедали без меня!..
— Ты куда летишь, сорванец?
Мишка махнул рукой.
— На службу ухожу!..
Добежал до площади и стал, как вкопанный. На площади — ни души. Под забором папиросные окурки, коробки от консервов, чьи-то изорванные обмотки, а в самом конце станицы немо гремит музыка, слышно, как по утрамбованной дороге гоцают шаги уходящих.
Из Мишкиного горла вырвалось рыданье, вскрикнул и что есть мочи побежал догонять. И догнал бы, обязательно догнал, но против двора кожевника лежит поперек дороги желтый хвостатый кобель, зубы скалит. Пока перебежал Мишка на другую улицу — не слышно ни музыки, ни топота ног.
Дня через два в станицу пришел отряд человек в сорок. Солдаты были в седых валенках и замасленных рабочих пиджаках. Отец пришел из исполкома обедать, сказал деду:
— Приготовь, папаша, хлеб в амбаре. Продотряд пришел. Разверстка начинается.
Солдаты ходили по дворам: щупали штыками землю в сараях, доставали зарытый хлеб и свозили на подводах в общественный амбар.
Пришли и к председателю. Передний, посасывая трубку, спросил у деда:
— Зарывал хлеб, дедушка? Признавайся!.
Дед разгладил бородку и с гордостью сказал:
— Чать, у меня сын-то коммунист!
Прошли в амбар. Солдат с трубкой обмерил взглядом закрома и улыбнулся.
— Отвези, дедушка, вот из этого закрома, а остальное тебе на прокорм и на семена.
Дед запряг в повозку старого Савраску, покряхтел, постонал, насыпал 8 мешков, сокрушенно махнул рукой и повез к общественному амбару. Маманька, хлеб жалеючи, немного поплакала, а Мишка помог деду насыпать зерно в мешки и пошел к попову Витьке играться.
Только-что сели в кухне, разложили на полу вырезанных из бумаги лошадей, в кухню вошли те же солдаты. Батюшка, путаясь в подряснике, выбежал навстречу им, засуетился, попросил пройти в комнаты, но солдат с трубкой строго сказал:
— Пойдемте в амбар! Где у вас хлеб хранится?
Из горницы выскочила растрепанная попадья, улыбнулась воровато.
— Представьте, господа, у нас хлеба ничуть нету!.. Муж еще не ездил по приходу…
— А подпол у вас есть?
— Нет, не имеется… мы хлеб раньше держали в амбаре…
Мишка вспомнил, как вместе с Витькой лазил он из кухни в просторный подпол, сказал, поворачивая голову к попадье:
— А из кухни мы с Витькой лазили в подпол, забыла?..
Попадья, бледнея, рассмеялась.
— Это ты спутал, деточка!.. Витя, вы бы пошли в сад поиграли!..
Солдат с трубкой прищурил глаза, улыбнулся Мишке:
— Как же туда спуститься, малец?
Попадья хрустнула, пальцами, сказала:
— Неужели вы верите глупому мальчишке? Я вас уверяю, господа, что подпола у нас нет!
Батюшка, махнув полами подрясника, сказал:
— Не угодно ли, товарищи, закусить? Пройдемте в комнаты!
Попадья, проходя мимо Мишки, больно щипнула его за руку и ласково улыбнулась.
— Идите, детки, в сад, не мешайте здесь!
Солдаты перемигнулись и пошли по кухне, постукивая по полу прикладами винтовок. У стены отодвинули стол, сковырнули дерюгу. Солдат с трубкой приподнял половицу, заглянул в подпол и покачал головой:
— Как же вам не стыдно? Говорили — хлеба нет, а подпол доверху засыпан пшеницей!..
