Сирию с Месопотамией, всю Африку и Сицилию. Удержать эти земли оказалось невозможно, удержалась только Малая Азия и южная часть Балканского полуострова (северную часть захватили славяне). Южная часть Балканского полуострова — относительно маленькая территория, имевшая, естественно, меньше пассионариев, могла организовать их в систему защиты.
Те, кто не сидел в Фиваиде, немедленно развивали бурную деятельность, которая отнюдь не пошла на пользу ни им, ни церкви, ни Византийской империи — вообще никому. Они начали проповедовать разные учения. Вот, например, в Александрии появился один пресвитер, священник Арий, очень образованный человек, который сказал, что есть в Троице Бог-отец и Бог-сын, значит, отец раньше, сын позже, сын меньше, чем отец. «А-а-а! — сказали ему. — Ты что? Хулишь Господа Бога нашего? Отец и Сын — это просто названия, которые мы на нашем бедном языке даем, а они равны». Ну, казалось бы, поспорили и разошлись. Нет! Дикая свалка, междоусобная война, аресты, доносы, наушничество. Первых императоров обратили в арианство, они начали преследовать противников Ария. Потом император Феодосии оказался связан с противниками Ария, поддержал православных, которые победили ариан. Но арианство распространилось среди готов, вандалов, бургундов — вообще германских племен, т. е. германцы и римляне оказались разной веры, и все из-за абстрактного спора.
Но когда с арианами покончили, казалось бы, можно успокоиться. Ничего подобного! Возник спор о том, имеет ли Христос одно тело или два: божественное и человеческое или только одно божественное? О том, что у Христа тело только одно, человеческое — об этом и разговора быть не могло. Была в III в. такая идея у Павла Самосатского, но о ней не стали разговаривать. А тут еще начался спор: дева Мария, она кто — Богородица или Христородица? Созвали собор в Эфесе в 431 г. Большинство стояло за то, что у Христа два тела и вообще нечего шум поднимать, но в 449 г. в Эфес приехали египетские монахи, анахореты в рясах из верблюжьей шерсти, надетых на голое тело, подпоясанных веревками, а за поясом большие топоры; они бегали по Эфесу и кричали: «Надвое рассеките признающих два естества!»[68] Этот собор был назван «Эфесским разбоем».
Началось заседание собора, монахи ворвались туда, переломали писцам пальцы, митрополита загнали под стол и забили ногами, стражу разогнали. Создался такой кошмар, что пришлось перестраивать весь собор и переносить его поближе к столице, в Халкидон, отбирать депутатов специально по спискам, окружить здание войсками. Собор этот принял решение, которое и сейчас лежит в основе христианской церкви, но это решение вызвало отпадение Египта и Сирии, которые передались арабам в VII в. Была ли кому-нибудь от этого польза? Все это издержки пассионарного подъема. О «пользе» и речи не было.
В то же время западная Римская империя, где не было такого подъема, не было и издержек, стала легкой добычей варваров, повторяю — потрясающе легкой. Восточная, включавшая в себя Балканский полуостров, Малую Азию и Сирию с Египтом, держалась, сохранила большую часть своих границ, потеряв только Сирию, Египет и Африку, но зато и там христианская церковь получила все права под властью арабских халифов. Халифы вынуждены были терпеть самостоятельность этой церкви, ибо она была монофизитская, т. е. признавала единое тело в Христе и поэтому не зависела от врага арабов Константинополя.
Итак, самое главное — это понять, что в истории этносов, в отличие от истории социальной, государственный вред и польза не имеют никакого значения. Эти понятия вообще не фигурируют, так же как в физике понятия положительного и отрицательного зарядов вовсе не означают, что один лучше, а другой хуже. Этногенезы — явления природы, которые мы наблюдаем, исследуя историю как статистический процесс. А ведь при всех этих религиозных спорах если кто-то и выиграл, так только языческие философы, которых христиане, боровшиеся между собой, оставили в Афинах без внимания. Там спокойно обучали философии Платона и Аристотеля, пока у христиан горели страсти. Эти страсти начали утихать в VI в., уже при Юстиниане, и когда Юстиниан навел «порядок» (выгнал несториан, договорился с монофизитами, поскольку их поддерживала его собственная жена Феодора), он расправился и с греческими философами, «прикончил» античную языческую мудрость и закрыл афинскую академию. Как видите, спад пассионарности для культуры сыграл роль весьма прискорбную.
Посмотрим вкратце, каковы были итоги акматической фазы в Арабском халифате, раскинувшемся от Памира до Пиренеев. Там наследственного феодализма вообще не было, там был феодализм должностной — какую человек занимал должность, тем он и считался. Самая высокая должность, которой мог достигнуть любой человек, не принадлежащий к роду пророка или халифа, это эмир, а эмиром мог стать любой мусульманин, вне зависимости от своего происхождения.
Мало того, ведь в гаремах было совсем уж все перепутано, и никто не знал своих бабушек и дедушек — представления не имели, кто есть кто. Но поскольку они рождались в арабских гаремах, то считались арабами и имели все права. Но и, кроме того, каждый перс, туркмен, армянин, сириец, бербер, курд, заявивший, что он хочет принять веру ислама, тем самым получал и право занять любую должность, до какой он дослужится, и, естественно, все стремились стать эмирами. Результат был сначала довольно положительный. Все огромное мусульманское государство, от Аравии до Памира на востоке и до Луары на западе, управлялось эмирами, которых назначал халиф. А эмиры, естественно, каждый старался обеспечить себе максимум самостоятельности, согласно императиву — «Будь самим собой!» Следовательно, каждый старался уже быть не просто уполномоченным халифа, но и Абубекром, Абдурахманом, Саидом или кем- нибудь еще. Поэтому колоссальная страна, завоеванная первыми халифами в период этногенеза, уже во второй половине VIII в. стала быстро дробиться на части, ибо эмиры, вовсе не нарушая ни присяги, ни уважения к халифу, просто не давали ему денег, которые собирали со своей области, а оставляли себе. А потом они заставляли читать хутбу, т. е. моления за правителя в мечети, не на имя халифа, сидевшего в Багдаде, а на свое, и должности свои ухитрялись передавать своим близким. Самые близкие — дети, а детей у них было много, потому что раз они занимали такие должности, у них были гаремы, так что всегда можно было выбрать подходящего ребеночка и осчастливить его. Так возникли в Магрибе (на западе) государства Аглабидов, Идрисидов и Фатимидов, Омейядов в Испании; так возникли на востоке Тахириды, Сафариды, Саманиды, Гуриды и т. д. Сирия и Египет — такие, казалось бы, близкие к столице области, тоже отделились.
Итак, пассионарность арабов сначала создала, а потом взорвала социально-политическую систему Халифата. Вместо того чтобы укрепить свое государство, пассионарный перегрев стимулировал внутренние войны, в которых пассионарии гибли так же, как в завоевательных походах. В итоге уже в Х в. арабы на своей родине превратились в угнетенный этнос, а подлинными хозяевами страны стали на востоке туркмены, на западе — берберы и туареги.
VI. Этногенез и культурогенез
СФЕРА МЫСЛИ В ЭТНОГЕНЕЗЕ
Ознакомившись с первыми двумя фазами этногенеза — подъема и перегрева, мы можем сделать предварительный, но важный вывод. В фазе подъема складывается, а в акматической фазе кристаллизуется оригинальный для каждого случая стереотип не только поведения, но и мировосприятия и мироосмысления, или то, что мы называем культурным типом.
Разумеется, и здесь не обходится без «пассионарности», так как для того, чтобы выработать новую, ни на что не похожую систему взглядов и воззрений, нужны огромные затраты «пассионарной энергии», пожалуй, не меньше, чем для освободительных и завоевательных войн.
И если уж мы затронули вопрос взаимовлияния культуры (творения рук человеческих и разума) и этногенеза (феномена природы), имеет смысл остановиться на этом вопросе подробнее. Надо сказать, что культура для этнолога — не предмет, а инструмент исследования, но инструмент крайне необходимый. Ведь культура — это как раз то, что мы можем изучить, это то, что лежит на поверхности. Очень сильно сказывается на культуре временной момент, момент памяти — памяти генетической, памяти традиционной —
