игривыми, она распустила волосы, и они развевались по ветру, она пропускала службу и пренебрегала молитвами и напевала любовную песенку, которой ее никто не учил. Ее нрав менялся день ото дня, а ночами она металась на подушках и громко выкликала имя юноши, называла его любимым и призывала его.
Такая перемена не долго оставалась незамеченной родителями завороженной девицы. Обратив внимание на ее слова и поступки, они стали подслушивать ее, в том числе и ночью, и пришли в такой ужас, что отец «негодной дочери», как он ее назвал, был готов изгнать ее. Мать, однако, упросила его потерпеть, они стали размышлять, что же случилось, и проведали, что дочь их предалась такому распутству из-за ворожбы.
Так как девица по-прежнему была одержима, более того, выкрикивала богохульства и громко призывала своего возлюбленного, родители вспомнили о святом отшельнике Иларионе, который уже несколько лет жил вдали от города, в пустыне, и стал так близок Господу, что все его молитвы бывали услышаны. Он излечил стольких больных и столько раз изгонял дьявола, что наряду со святым Антонием ему подобало звание самого могущественного праведника Господа того времени. К нему и повели они свою дочь и рассказали все, что случилось, умоляя и прося его об исцелении.
Преподобный Иларион повернулся к девице и воскликнул:
– Так кто превратил тебя из рабы Божьей в сосуд злой похоти?
Девушка же посмотрела на него, худого и опаленного солнцем, и принялась над ним издеваться, похваляться своей белой кожей и пышным телом, а старца обзывать тощим пугалом, так что бедные родители пали на колени и закрыли головы свои от стыда. Иларион же улыбнулся и распознал вселившегося в девушку беса, против которого он тут же применил такие сильные заклинания, что тот назвал свое имя и во всем сознался. Старец изгнал ожесточенно сопротивлявшегося беса из девицы, та очнулась, как от горячечного сна, узнала и приветствовала своих плачущих родителей, попросила преподобного Илариона о благословении и с этого момента была той же благочестивой невестой Господа, что и прежде.
А юноша все ждал, пока приворотное средство ее покорит и приведет к нему в руки. Окрыленный надеждой, провел он несколько дней, в течение которых с девицей происходили описанные события. Тем временем она исцелилась и вернулась в город. Как-то он шел по переулку и вдруг заметил, что вдали показалась она, и двинулся ей навстречу. Когда она приблизилась, он увидел, что чело ее светится прежней чистотой, более того, лицо ее излучало такую умиротворенную красоту, будто она шествовала прямо из рая. Пораженный, юноша замер и застыдился своего бесчинства. Однако он не мог смириться, и, когда она оказалась совсем близко, он, полагаясь на совершенную ворожбу, подошел к ней, схватил за руку и спросил:
– Любишь ли ты меня?
Девица не смущаясь подняла взор, и ее ясные глаза вспыхнули пред ним как звезды. Свет всепроницающей доброты излился на него, она пожала в ответ его руку и сказала:
– Да, брат мой, я люблю тебя. Я люблю твою заблудшую душу и прошу тебя, вырви ее из власти зла и верни ее Господу, чтобы она вновь стала чистой и прекрасной.
Ее слова тронули сердце юноши, глаза его наполнились слезами, и он воскликнул:
– Неужто я должен навечно отречься от тебя? Но повелевай мною, отныне я буду делать только то, что ты пожелаешь.
Она улыбнулась улыбкой ангела и отвечала:
– Нет нужды отрекаться от меня навечно. Придет день, и мы предстанем пред престолом
Господа. Потщимся же взглянуть ему в очи и выдержать его суд. И тогда я стану твоей подругой. Лишь недолгое время нам предстоит провести порознь.
Молча отпустил он ее руку, и она с улыбкой пошла дальше. Юноша какое-то время стоял как зачарованный, а потом пошел и запер свой дом и отправился в пустыню, чтобы служить Господу. Его красота улетучилась, он исхудал и потемнел от солнца и делил свое жилище с пустынными тварями. А когда усталость и сомнения одолевали его, не было ему другого утешения, чем стократно повторенные ее слова: «Лишь недолгое время…»
А все же долгим оно оказалось, его время: он седел, пока не стал совсем белым, и пробыл на земле восемьдесят один год. Да что такое восемьдесят лет? Время летит, словно на крыльях. С тех пор как с юношей приключилась эта история, прошла тысяча и не одна сотня лет; а как скоро забвение сотрет и наши дела и имена, и не останется от нашей жизни другого следа, кроме разве что маленькой зыбкой легенды…
КАЗНЬ
Путешествуя в сопровождении нескольких из своих последователей, Учитель спустился с гор на равнину и подошел к стенам большого города, перед воротами которого собралось великое множество народа. Когда они подошли ближе, то увидели установленный эшафот, плаху и палачей, занятых тем, что стаскивали истощенного темницей и пытками человека с позорной колесницы и волокли к плахе. Толпа же, собравшаяся на это зрелище, напирала, издевалась над осужденным и оплевывала его, нетерпеливо предвосхищая предстоящую казнь радостными криками.
– Кто этот человек, – спрашивали друг друга ученики, – и что он натворил, если толпа так неистово жаждет его смерти? И нет никого, кто бы выказал сочувствие или проронил слезу.
– Я думаю, – сказал Учитель печально, – что это еретик.
Они пошли дальше, и, когда достигли толпы, ученики участливо осведомились у людей об имени и преступлении того, кого они как раз видели простертым на плахе.
– Это отступник, – гневно восклицали люди, – наконец-то он склонил свою проклятую голову! Смерть ему! Воистину, этот пес пытался убедить нас, что в райском граде всего лишь двое ворот, а мы-то знаем, что ворот двенадцать! В изумлении ученики обратились:
– Как тебе удалось угадать это, Учитель? Тот усмехнулся и продолжил путь.
– Это было нетрудно, – проговорил он тихо. – Если бы он был убийцей, или вором, или другого рода преступником, мы увидели бы в народе жалость и сочувствие. Многие бы плакали, кто-нибудь клялся бы в его невиновности. Но ежели кто обладает собственной верой, то его убиение люди созерцают без сочувствия, а труп его бросают на съедение псам.
НЕГОСТЕПРИИМНАЯ ВСТРЕЧА
Нрав человеческий многообразен, истина же едина, так что нередко люди самого различного склада оказываются объединенными в братство под одним знаменем. Едва лишь святой Франциск Ассизский ушел из жизни и избавился от разочарований, от которых и святые не всегда могут уберечься, как уже повсюду появились ревностные ученики и последователи его радостной и детской веры, распространяя повсеместно светлые слова своего учителя и сладостную милость его учения. Даже в далекую суровую Англию проникло несколько братьев-францисканцев, и двое из них, Эгидиус и Готлиб, неразлучно странствовали в 1224 году, при короле Генрихе III, по земле англосаксов.
Эгидиус был из них старшим, был он и благочестивее, ибо уделом его было покаяние за долгие годы растраченной в мирских утехах и заблуждениях жизни, и он цеплялся за избавительное учение о милости, как цепляется терпящий кораблекрушение за последнее бревно, за которое он может ухватиться и которое обещает ему спасение. Потому и светлое, радостное учение из Умбрии приняло в его голове суровые и почти мрачные очертания, власяница была ему дороже, чем приветливый взор, а бедность его была не тайно торжествующей, но упрямо ожесточенной и самоедской.
Готлиб же шел дорогой своего учителя как дитя, с радостью и без чувства особого свершения, да и грехов искупать ему особенных не было надобности, ибо обращен он был еще в молодые годы, после мирной и прилежной жизни ученика садовника, и обратился он потому, что светлые, радостные
