точно замочили бы Лёшку. Я про такие дела знаю. На фиг им пацан-свидетель… Ну, теперь их в ментовке раскрутят. Ведь не иначе как по чьей-то наводке шустрили. Хотя, кто его знает. По-моему, странно они себя вели, на серьёзных людей не похоже. Те, серьёзные люди, сперва бы позвонили в квартиру, убедились бы, что дома никого — и тогда лишь впёрлись бы. И дверь бы аккуратно открыли, чего её, Лёшкину дверь, ломать — замок типовой, кому надо, за пять минут ключ подберёт. Странные, конечно, люди Антон Сергеевич да Лия Семёновна. Квартира богатая, деньги имеют — другие на их месте такую бы дверь отгрохали, танком не своротишь. Хотя бы как у наших соседей Брюквиных. А они… Ну, теперь-то, ясное дело, зашевелятся. Когда жареный петух клюнул.
Да, можно радоваться. Спас друга, избавился от проклятого ящика… Но было мне не в кайф, а очень даже наоборот. Словно какой дрянью обляпался. Или как если зуб начинает болеть. Он только начинает, а я уже вибрирую потихоньку, представляя всю дальнейшую тягомотину… Вот и сейчас не мог я радоваться. Что-то было здесь нехорошее. Точно бутерброд с мылом.
В таком намыленном настроении я просидел всю биологию, что-то начиркал на листочке по самостоятельной, но сдавать не стал — парой больше, парой меньше — теперь всё пофигу… И потом, на истории, я был непривычно тихий — уткнулся в парту, думал. Наверное, для нашей исторички Елены Ивановны это был самый счастливый урок в жизни. В кои-то веки безнравственный паршивец Огрызкин её не доводит, не украшает её, историчкину, жизнь всякими мелкими заподлянками… Немного же требуется для счастья истеричной Ивановне.
Мне вот, однако, хотелось большего. Я, наверное, никогда не скрипел мозгами так отчаянно, как сегодня, тусклым мартовским днём, глядя в уже целую четверть немытое окно, где из плотных, под завязку набитых снегом облаков вырисовывалась некая фигура, подозрительно смахивавшая на фигу.
Вот, значит, перестанет Лёшка забивать себе голову компьютером, быстро схлынут всякие там Полунины, Михайлики и Белецкие, сообразят, что больше поживиться нечем. И всё станет как раньше.
Нет, уже не всё. Это Лёшка, наивный честный Лёшка, который ни о чём таком не догадывается, снова начнёт писать стихи, спорить со мной о книжках, сочинять фантастический роман о космическом пришельце, угодившем в пятнадцатый век, в нежные объятия испанской инквизиции. К уже написанным полгода назад пяти страницам прибавится ещё несколько. Он весной будет гонять со мной на великах по парку, это с ним, с прежним Лёшкой, мы, быть может, летом сплавимся на байдарке к Мраморному озеру, обследуем пещеры в тамошних горах…
Но в том-то вся и пакость, что я уже никогда не стану прежним. Я буду знать о заражённой дискетке, о хитром своём подарочке — «Мёртвом десанте». Я не смогу забыть, что всё это — книжки, катания на великах, облитые розовым огнём рассвета сосны на речном берегу — я добыл себе враньём, заподлянкой своей. Оно, враньё, чем дальше, тем наглее будет прорастать между нами прозрачным оргстеклом, замкнётся надо мной обманчиво-хрупким колпаком, и Лёшка останется там, на свободе, в дышащем солнцем и хвоей лесу, а я так и буду бессильно колотиться о невидимые стенки.
Может, мне так и надо? Ну и пускай колпак, пускай тает наша дружба, точно лёд в холодильнике, когда его разморозят. Главное — Лёшка остался цел, главное — пакостный вирус всё-таки сотворил одно единственное в своей электронной жизни чудо. Спас моего друга.
И убил нашу дружбу.
Нет, хреновина какая-то получается. Ладно, спас. Так я-то тут при чём? Я и не рассчитывал на такое. Эх, будь я в среду вместе с Лёшкой, когда ввалились эти… Уж я бы как спущенный с цепи пёс рвал гадов. Пока они меня бы не загасили. Но всё равно…
Здорово, конечно, о подвигах мечтая, слюни пускать, да только меня там не было. Я просто хотел подпустить Лёшке вируса. Чтобы отфутболить всяких левых друзей, имеющих наглость ошиваться возле него.
Заслоняющих меня.
А если совсем уж честно, если до самого дна нырять, так ведь и Лёшку проучить хотелось. Как он смел променять меня на кремовую коробку «Pentium-100»? Так пускай малость подёргается, пока не допрёт, что вот он я — его единственный настоящий друг.
А тогда… Чем я тогда лучше Тенорка со Шкафом?
6
Из школы мы, понятное дело, вышли вместе. Как бы там оно гадостно ни получалось, а надо с ним рядом быть. Поналезут ещё любопытные однокласснички с вопросами. Или какой-нибудь новый Фомич объявится… Мало ли… Может, остались какие-то друганы. Им же сейчас самое милое дело на Лёшку наехать, запугать, чтобы изменил показания. Мол, никто его не бил, никто ножом резать не хотел. Сам упал, сам ударился. На полу поскользнулся. Паркет, знаете ли, натёртый…
А может, это я сам себе башку дурил, сочинял законный предлог, чтобы рядом с Лёшкой пойти. Напоследок.
— Слушай, Макс, — осторожным каким-то голосом произнёс Лёшка, знаешь… Маме своей скажи, чтобы на работе проверили машины. Мало ли…
— Ты это к чему? — вытаращился я на него, а по спине уже заскользил липкий холодок. Неужели он о чём-то догадывается?
— Да понимаешь, — замялся Лёшка. — Я всё думаю насчёт этой истории, ну, с вирусом. Ведь непонятно, откуда он взялся. Сергей Михайлович с папой даже и гадать не стали — проходной двор ведь был, ребята дискеты всякие носили…
— Ну, а… А почему мамке надо? — как нельзя глупее, спросил я.
— Макс, как бы тебе сказать, — совсем уж засмущался Лёшка. Помолчал, а после, собравшись духом, сказал:
— Конечно, вирус этот мог с любой дискеты пролезть, но… Знаешь, когда винт стали форматировать, вдруг на экране табличка такая жёлтенькая появилась, и на ней чёрными буквами: «Мёртвый десант не сдаётся! Всегда с Вами. Ваш вирус.» Вот, я и подумал… Ну помнишь, ты мне в понедельник игру приносил? Это же он и был, «Мёртвый десант». Так что знаешь, пускай они там всё-таки проверят компьютеры. А то ещё получится как в том банке…
Нет, он по-прежнему ни о чём не подозревал, добрый мальчик Лёша. Беспокоится о мамане… О её работе… Знал бы он, что работает она буфетчицей в трамвайном депо, и в смысле компьютеров там никто ни ухом, ни рылом! Он, наверное, и представить не смог бы в с ю правду.
…Что-то влажное, колючее скользнуло по моей щеке. Я было вздрогнул, но когда сверху посыпались всё новые и новые белые хлопья, вспомнил, как ещё с утра затянули небо тугие, свинцового отлива облака. И что с того, что сейчас март?
До весны теперь очень долго.
