Как-то ночью, где-то в середине третьей семидицы пути, Луня проснулся от забытого уже чувства тревоги — гулко билось сердце, и бой его отдавался в висках, словно удары чухмаря, каким роды глушат по перволедку рыбу на лесных озерах. Луня высунул голову из обшитого мехом устья ночевника и огляделся — нет, все тихо. В ночном небе стоит полная луна, ее голубовато-серебристый свет озаряет окрестности, высвечивая каждую кочку, каждую былинку. Вон бродят стреноженные кони, вон тонкой, почти невидимой струйкой дыма дотлевает костерок, вокруг спокойно спят остальные… Но что-то все же не так — не зря же Луня проснулся!
Он осторожно выполз из ночевника, и пригибаясь, прячась в тени деревьев, пошел вкруг стана, вдоль обережного круга, что Шык каждый вечер упрямо чертил острием своей бронзовой булавы по мерзлой земле. Луня уже почти закончил свой обход, почти замкнул круг, когда в стороне, за стволом стоящей шагах в сорока лесины заметил какое-то движение. Есть, попался! Ну теперь главное — не спугнуть…
Луня распластался на покрытой инеем траве, пристально вглядываясь в шевелящуюся у дерева тень. Эх, сад с луком возле ночевника остался! Ну да ничего, чуть что, и сползать можно, главное сейчас — вызнать, что за ночной гость пришел к их стану…
А гость был престранным. Черный, бесформенный, он словно бы колыхался на знобком ночном ветерке, шевелился, как оконная задергашка, того и гляди, улетит. Никакого интереса к путникам черная тень не проявляла, Луне уже начало казаться, что это кто-то из его спутников просто повесил дорожный плащ на ветку, да и оставил на ночь, но тут тень заколыхалась сильнее и выплыла на освещенное призрачным лунным светом открытое пространство. Вот оно что! Старый знакомый!..
Луня замер, вжимаясь в землю, по спине пробежали мурашки, а ладони, не смотря на ночной холод, вспотели. Стало страшно, так страшно, как не было еще никогда в жизни, ни во время встречи с навом, ни возле Черного леса. Луня узнал ночного гостя, казалось, что голос его еще звучал в ушах: «Я вернусь! За тобой!». Вернулся, значит…
Про эту черную тень, что пыталась помешать Веду вернуть Шыка к жизни, маг и волхв говорили много, но так и не пришли к единому мнению, решив только, что тварь эта обязательно служит их главному врагу, и по его приказу следит за родами. Выходит, и верно — следит, ждет, готовится. Как же с ней, или с ним, разделаться?
Луня, сам того не заметив, перестал боятся, увлекшись мыслями о предстоящей схватке с врагом. Почему-то у него и мысли не возникло разбудить волхва или побратимов, наоборот, все хотелось сделать одному, по тихому, а потом, утром, похвалиться…
Вот сейчас он отползет к тюкам, возмет связку дротов, выберет, какой полегче, и резко всочив, пригвоздит черную тень к дереву! Сейчас… Недоброе Луня заподозрил слишком поздно — чужая воля, найдя лазейку, просочилась в его мысли, и теперь начала овладевать всем телом. Луня задергался, попытался встать, выпрямится, крикнуть или еще как шумнуть, но руки и ноги свело судорогой, дыхание перехватило, перед глазами пошли красные и черные круги…
Луня, уже помимо своей воли, встал, деревянно подергивая ногами и руками, и заковылял к тюку с дротами. Еле-еле согнувшись, он поднял всю связку, обхватил ее и все той же корявой походкой пошел к мирно спящему Шыку…
«Сейчас, дяденька, сейчас…», — билась в голове у Луни только одна мысль: «Сейчас я подойду и воткну все дроты разом в твой ночевник… Сейчас…». Мысль эта звучала назойливо и тупо, словно муха летала внутри пустой Луниной головы, а сам смысл ее казался Луне невинным, словно бы он нес волхву ковш травяного взвара.
Луня, косолапя и сгибаясь из стороны в сторону, доковылял до спящего волхва, и повинуясь чужой воле, начал поднимать пук дротов, заносить его над головой. В лунном свете блеснули широкие, отточенные наконечники… «Брось, ударь, убей его!», — резко прозвучало в Луниной голове, словно острый кол вбили в нее, и сразу заломило в затылке от боли — враг не хотел медлить.
На какой-то краткий миг Луня вернулся в сознание, понял, что он стоит с занесенным для смертельного удара оружием над земляком, учителем своим, осознал и ужаснулся, но тут же черная воля вновь скрутила его, и в голове прозвучал самый последний, короткий и жестокий приказ: «Убей!».
Луня с диким криком воткнул дроты в ночевник волхва, воткнул с такой силой, что они пробили и медвежью шкуру самого ночевника, и человеческое тело внутри него, и глубоко ушли в землю, оставив торчать снаружи лишь пучок ивовых древок. И тут же, разом, пелена спала с Луниных глаз, тело обмякло, отпущенное черной тень, и пришел ужас, ужас от содеянного. Луня, подогнув колени, рухнул рядом с меховым мешком на землю, завыл, заплакал жалобно, как ребенок:
— Дяденька! Не я это! Дяденька, не уходи, дя-яденька…
На шум и крик повылезали из ночевников побратимы, зажгли факелы, похватали оружие, окружили рыдающего Луню, обнимающего пук дротов, торчащий из мешка с копченым мясом. Ночевник волхва, почему-то пустой, лежал поодаль, а самого Шыка нигде не было видно.
И вдруг где-то рядом громыхнуло так, что у всех уши заложило, многие пригнулись или попадали на земь — что за диво, словно молния в дерево где-то совсем неподалеку ударила! Да только не бывает молний в середине осени, и небо звездное, ни одной тучки!
— Эй, братья, давайте-ка костер поярче, да побольше! — крикнул Зугур, и рывком поставил по- прежнему рыдающего Луню на ноги: — Что случилось, э, парень?! Да приди же в себя!
Неожиданно Зугур коротко и хлестко ударил Луню по щеке открытой ладонью, раз, другой, третий… Луня захлебнулся, закашлялся и перестал биться в руках вагаса, а сквозь всхлипы донеслось:
— Я убил его… Убил…
— Кого убил-то? — спросил подошедший Чу, озираясь: — А где волхв?
— Морок на него нашел! — кивнул на Луню мрачный Сур: — Воды ему дайте с сон-травой, пусть выспится, или меду хмельного, на худой конец, а волхва надо искать — не дело это!
— И зачем Лунька мешок с мясом попортил? — удивленно спросил у брата Марвин, но не разговорчивый Барвин молча пожал плечами, и вдруг резко обернулся, вскидывая лук — из зарослей кустов послышался треск, и миг спустя на поляну выбрался Шык, ободранный, с поцарапанной щекой, с ветками и колючками в бороде, но радостный и улыбающийся…
— …Ты прости меня, старого дурня, Луня, и вы все, робята, простите, что не упредил вас, но боялся я — вдруг он мысли ваши вызнает и поймет, что выследил я его. — Шык поднялся с коряги, на которой сидел, прошелся между расположившихся тут и там на тюках с поклажей и скрученных в валики ночевниках людей и продолжил говорить:
— Заметил я его третьего дня — увязался за нами хвост малый, тень черная, то мышкой, то птичкой, по кустам, по веткам. Кинул я на наш след бусину жемчуговую, заговоренную — кто мимо не пройдет, всяк подберет. И этот подобрал, а бусина мне и помогла — открыла, кто он, да что… От великой беды спаслись мы, братия, ведь сам Змиул, владыка черного ветра и повелитель ночных теней, крался за нами. Могуч он, а на жадобе своей попался! — волхв усмехнулся: — Вот так и вышло, что я сегодня в сторонку отполз, ждал, когда он по мою душу явится, да тут ты, Луня, проснулся не ко времени, пошел дозорить, кто да что… Ну, Змиул, понятно, тебя учуял, и решил со мной твоими руками разделаться. Я глаза тебе отвел, все честь по чести, а как все свершилось, понесся Змиул, радостный, за горы, тут я его громовой силой и ударил…
— Убил ты тварь эту, дяденька? — тихо спросил еще не оправившийся от потрясения Луня. Волхв покачал головой:
— Не так все просто, други… Как понял Змиул, что дело худо, обернулся он стаей летучих мышей, и разлетелись те мыши в разные стороны. Пяток-то я сбил, а остальные ушли — поди сыщи в ночи ночного зверя! Так и ушел Змиул, сучий сын… Однако, теперь долго он на свет белый не явится будет раны зализывать, обиду холить. Труслив Змиул, хотя и дерзок бывает во злобе своей. Ну, мыслю, теперь без задержек пойдем, укротили ворога. Все. Спать давайте, до утра еще время есть, успеем соничков наглядется…
Отрядники разбрелись, укладываясь, но Зугур настоял, чтобы выставили дозор — так спокойнее. Первыми встали на стражу братья-пелаги, а ближе к утру их должны были сменить Чу и Фарн. Луня после пережитого долго не мог уснуть, ворочался в ночевнике, и лишь под утро забылся тяжелым, мутным сном…
