глядя на костер, наблюдая расплывающиеся в сощуренных глазах лучи, разноцветные и яркие, такие веселые, словно и не было ничего, словно он дома, и смотрит в очаг, отдыхая после удачной охоты…
Словно подслушав Лунины мысли, Зугур отложил кожаную сбрую — вагас сберег ее, не смотря на то, что все лошади пали, и таскал с собой, — и сказал:
— Третий день не едим ничего. Скоро ветер нас валить начнет. Шык, скоро мы выйдем в степь? Там я хоть суслика, да добуду…
Волхв устало поднял на Зугура взгляд своих выцветших от времени глаз:
— По Чертежу — через два дня, но рисунок гор там не точный, может, и позже, может и раньше… Ты же тропу обещал, где она?
— Тут так все искорежило. — Зугур пожал плечами.
— Камни кончаться раньше. — подал голос сидящий неподвижно грем: — Но в степи нас ждет встреча с людьми — хуры, что жили здесь прежде, а теперь ушли, убоявшись гнева гор, снова стекаются к их подножиям. Мы усыпили горы, и хуры думают, возвращаться им назад или нет. Нам лучше не встречаться с ними…
Луня вспомнил попавшееся несколько дней назад им на пути хурское поселение — два десятка каменных хижин, высокую башню между ними. Гнев гор пощадил постройки, лишь потрескались сложенные из плитняка стены да кое-где вывалились двери, и путники забрели внутрь, надеясь найти пищу. Луня теперь никогда не забудет деревянные столбы, стоявшие в каждой хижине. Вершины столбов увенчивали резные личины хурских богов, а к гладким бокам костяными иглами были приколоты уши, множество сморщенных, истлевших, и свежих, еще не свернувшихся ракушками человеческих ушей… Да, с таким народом лучше не встречаться.
— Завтра мы пойдем на запад, выйдем к морю. Я слышал, хуры не любят моря, и не подходят к нему близко. — Шык развернул наколотый на тонко выделанной коже арскими умельцами Чертеж Земли, повел узловатым пальцем по линии берега Южного моря: — Если нам повезет, день-другой пути по побережью, и мы встретим ахеев. С ними проще договориться, и потом — от многих их поселений берут начала рукава Великого Хода, что ведут на полночь. Для нас с Луней это путь сперва домой, потом в Ар-Зум, к Веду, к его знаниям. Для Гроума — к Ледяному хребту, если он, конечно, захочет вернуться, а Зугур с Фарном вольны выбирать…
— Я пойду с вами, да и Фарн тоже! — спокойно сказал Зугур, блеснув глазами: — Видать, не судьба мне на родину вернуться. Все время вокруг ходим, а никак не завернем — так и быть по сему! С Фарном мы уж говорили про это — его дома никто не ждет, он хочет мир поглядеть, да опять же и злобится люто на зулского хозяина, а мы ведь за его головой собираемся?
— Но в Ар-Зум вам нельзя, а мы с Луней сперва должны с Ведом толковать — вдруг сможет он зацепку какую дать, про Зул-кадаш вон вспомнил же! — Шык свернул кожу, на которой раскладывал амулеты, и повернулся к Зугуру. Вагас усмехнулся:
— За это не переживай, волхв, в Ар-Зум мы не полезем, в неволю опять не больно-то охота — у Корча пересидим, пока вы в Звездной Башне будете измысливать, что да как.
На том и порешили, и лишь один Гроум, как обычно, отмолчался, и для остальных так и осталось загадкой, что решил старый грем. Однако его странные пророчества, мощь его чар и вода из Реки Забвения, колдовской Ортайг, что принес он с собой с Ледяного хребта, помогли отряду усмирить Карающий Огонь, выжить и уйти из Зул-кадаша, и поэтому ни волхв, ни остальные не наседали на Гроума. Идет колдун с ними — хорошо, не идет — его воля…
До моря пришлось пробираться глухими, засыпанными пеплом и залитыми застывшим камнем ущельями. Ни Шык, ни Луня, моря никогда не видевшие, даже не поняли сначала, что за полоска воды блеснула впереди, между скал. А потом, уже стоя на мелкой, обкатанной гальке, прислушиваясь к шороху прибоя, глядя на бескрайнюю даль, где играли на воде солнечные блики, постепенной сливаясь в золотую нить, за которой уже начиналось небо, вдыхая соленый ветер, дивились роды — сколько же воды на земле, и как чудно и дивно устроили этот мир боги, сделав воду соленой и поместив ее в одном месте!
Фарн на берегу совершил странный обряд — он, не смотря на холодный ветер, разделся донага, вошел в воду по самую шею, и вскинув руки, долго и протяжно пел на своем языке. Зугур пояснил Луне, что этросы всегда связывали свою жизнь с морем, и без соленой пучины их племя не сможет существовать. Сам вагас тоже омыл в волнах прибоя руки и ноги, коснулся ими висков и стряхнул капли обратно в пенистые буруны — поклонился духу соленой воды.
И только угрюмый Гроум, как сидел в сторонке на камне, похожий на нахохлившуюся ворону, так и остался сидеть. Море его, по сути заново рожденного в холодных волнах, не трогало и не занимало — воды и вода…
К вечеру того же дня Фарн умудрился, расплетя подол своей вязаной рубахи, соорудить рыболовную снасть, согнул из нагретой бронзовой иглы крючок, наковырял под корнями жестких кустарников каких-то личинок, и поймал трех довольно больших рыбин. Луня, полазив по окрестным скалам, подстрелил небольшую, серую птицу с длинным клювом, похожую на удода, и хотя мясо птицы сильно отдавало рыбой, путники устроили пир — после пяти дней поста это была первая живность, которую удалось добыть!
Ночевали прямо на берегу, на шуршащей гальке, набросав на нее кучи веток и завернувшись в плащи. Ночь прошла спокойно, а утром ушедший на разведку Зугур принес дурные вести — их выследил лих, его следы и помет вагас нашел неподалеку от стана путников.
— Ночью лих не видит ничего, вот и сидел, ждал, пока рассветет, а утром его спугнул кто-то. Но он придет, обязательно придет. Судя по помету, он давно ничего не ел, и голод заставит его забыть об осторожности. Если он застанет нас врасплох, то убьет кого-нибудь прежде, чем мы успеем взяться за оружие! Надо стеречься, и не подходить близко к скалам.
Луня вспомнил огромный череп лиха на колу возле вожевой хоромины в родном городище. Вот оно значит как, и с лихом придется стакнуться! Ну что ж, лих так лих, нехай на себя пеняет! Луня давно уже перестал пугаться, узнавая о какой-нибудь напасти, ожидающей путников, и даже испытывал теперь нетерпение — скорей бы все началось, чтобы скорее закончиться.
Лих пришел на рассвете следующего дня, и разбуженные дозорным Фарном люди с ужасом глядели на мелькающую за камнями горбатую спину и безволосую голову с одним-единственным глазом посредине морщинистого лба. Лих был огромен, в три человеческих роста высотой, а руки его по толщине не уступили бы телу здоровяка Фарна. Губастый рот чудища был приоткрыт, с желтых, длинных клыков капала вязкая слюна. Чудище чуяло добычу и было очень голодно.
Череп лиха, виденный Луней дома, казался куда как меньше башки вот этого, живого страшилища!
— Ну все, теперь стерегитесь! — проговорил негромко Зугур, поднимая с камней копье: — Если он броситься — разбегайтесь вроссыпь! Луня, из лука без толку не пуляй, не свалишь его стрелами, разозлишь только.
— А если в глаз! — загорелся Луня, прикидывая, что с десяти шагов он бы попал.
— Нет! — Зугур покачал головой: — И в глаз лиха не убить, а ослепший, он так взъярится — не дай видеть никому. Нас на звук ловить станет! Ого, кажись, двинулся, бурдюк дырявый!
Лих и в самом деле, шумно сопя, начал перелезать через увитую плющом гряду невысоких валунов, заросших кустами, подбираясь поближе к людям. Путников он не боялся, да и голод подстегивал чудовищного великана, торопил, заставляя забыть об осторожности.
Шык, сложив из пальцев фиговину, ткнул ей в сторону чудища — на! Лих ровно споткнулся, икнул, зашарил вокруг себя ручищами, ловя кого-то в кустах вокруг себя. Луня догадался — волхв наслал морок, отвлекая лиха. Теперь самое время уходить…
— Если что — бить в шею! — услышали все шепот Зугура. Луня глянул на лиха — и предостерегающе закричал — враг бросился в атаку, стряхнув с себя морок, насланный Шыком!
— Россыпью! Россыпью! Грем, не стой, порвет он тебя раньше, чем ты чары свои бросишь! — Зугур, отчаянно крича, отбегал к морю, Фарн отступал вдоль берега в другую сторону, выставив перед собой секиру, Шык и Луня прижались к камням слева, и лишь один Гроум остался сидеть там, где сидел. Лих одним гигантским прыжком перемахнул через громадный валун и очутился возле гремского колдуна. Радостный рев огласил окрестности — лих уже предвкушал, что добыча у него в пасти, что он уже перемалывает ее кости во рту, глотает теплую кровь…
