влево костяными пластинками. Чудовище таращило на меня глаза, из которых искрилась хищная злоба. По обе стороны глаз под зарослями мягкого пуха двигались какие-то желваки, как двигаются скулы у взволнованного человека.
– Не трронь, – повторило чудовище.
На мгновение мне показалось, что я сошел с ума.
Затем, оправившись, я тронул птицу второй рукой, пытаясь ее согнать. При этом она так больно вцепилась в мою кисть, что я заныл.
– Будешь? – спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
– Ага, ага, моя Светка за меня заступается! Светочка, пусти папу, он больше не будет, – радостно хлопая в ладоши, залепетала дочка.
Я почувствовал, как когти уродливой птицы разжались, и она, все еще не сводя с меня злых глаз, неуклюже прыгнула на стол и застыла перед моим лицом.
Заметив, что я не на шутку взволновался, Ира подошла ко мне.
– Папочка, не сердись, – заговорила она, гладя меня по голове, – она хорошая и умная-преумная.
– Это ты ее научила говорить? – спросил я, не сводя глаз с белой вороны.
– Это она научила меня говорить, – произнес урод, и его глаза изобразили что-то вроде человеческой улыбки.
Мне стало не по себе.
– Да, это я научила ее говорить все-все! – повторила Ира.
– А что она еще может делать? – спросил я механически.
– Она умеет читать книжки и декламировать стихи. Она только летать не умеет. Она прыгает. Правда, Светка?
– Правда, – ответила ворона.
– Умная птица, белая, – пропела бабушка. – Не то что те два идола.
Я рассеянно посмотрел на двух идолов, сидевших на печной задвижке. Нахохлившись, они с любопытством рассматривали все происходящее внизу. Затем я перевел взгляд на белую ворону. Она была круглой как шар. Туловище как-то слилось с головой, из-под него торчали толстые желтоватые лапы.
Разглядывая диковинную птицу, я медленно растирал расцарапанную до крови руку. Ворона вдруг раскрыла рот и спросила:
– Больно?
– Да, больно, а что?
– Нужно помазать йодом. Нужно позвать доктора.
– Видишь, какая она умная. Она все знает, – выкликнула Ира, с восхищением любуясь своей воспитанницей.
– Совсем как живой человек, – промурлыкала бабушка.
– Черт возьми, она у меня умнее, чем попугай! – воскликнул я.
– При чем тут попугай? – вдруг возразила ворона. – Попугай только повторяет, но ничего не соображает.
Как ошпаренный кипятком, я вскочил со стула. В этот момент моя последняя надежда рухнула.
– А ты разве соображаешь?
– Конечно, я все соображаю. Я даже знаю, как тебя звать.
– Вот видишь, какая она, моя Светка. Совсем как взрослая, закричала дочка.
– Как же меня звать? – нерешительно спросил я.
– Папа, – ответила ворона очень отчетливо.
Я остолбенел. Не потому, что она произнесла это слово, а потому, что в нем я усмотрел тревожный и роковой смысл. Ведь это я и никто иной виноват в том, что на свет появилось это уродливое существо.
Пока я молча смотрел на уродливую птицу, Ирочка достала из своего шкафчика большую книжку с картинками и стала спрашивать:
– Светка, кто это?
– Корова.
– А это?
– Лошадь.
– А это?
– Курица.
Ворона назвала все, что было изображено на картинках, без ошибки.
Во второй книжке она прочитала какие-то стихи. Да, именно прочитала по слогам, как читает их моя
