говядину, да они, мать твою, рисковать ничем больше не собираются. Так или иначе, мама моя говорит, что мне можно в кино сходить и машину взять, только не поздно. Я машину у отеля оставил, где повстречался с тем самым в поганой рубашке, так что вернусь щас туда. Извини за сегодняшнее, да ведь видишь, как вышло. Я хочу сказать, она тебе сестра. А ты мне корешок. Только я ж его не сунул, так что все в порядке, старик.
– А это еще кто? – сказал Ллев. – Слушайте, леди, я ничего плохого не хотел, понимаете? Она сама меня позвала. Так чего я такого сделал? Вы на моем месте сделали бы то же самое.
– Это, – холодно представил я, – мисс Эммет. Можно назвать ее компаньонкой моей сестры. Можно сказать, предана моей сестре.
Потом отступил назад и стал смотреть. Я сделал для Лльва все разумно возможное, просил уйти до появления мстительной мисс Эммет, намекнул даже, что не расположен проявлять слепой братский гнев, поэтому ему повезло. И так далее. Катерина тоже отступила, впрочем, с победной усмешкой, казавшейся целиком и полностью сексуальной, как бы участницей происходившего ныне. Мисс Эммет неразборчиво изъяснялась, но ножницы артикулировали угрожающе остро.
– Шлижняк. Жаба. Жеребец хренситский.
Богарт как бы заинтересовался ее методом, но яростные глаза и губы Че были выше неполитических актов насилия.
– Убери ее, – крикнул Ллев. – Ты ж мне друг. Вели гребаной суке, пускай перестанет. Ты же мне кореш, правда?
– Нет.
Он пятился к заднему – садовому – окну, выставив обе руки перед орудием, щелкавшим йях-йях. Мисс Эммет стригнула по пальцу, пошла кровь. Ллев взвыл, ухватился за крошечную кровоточащую ранку с перепуганно вытаращенными глазами гемофила. Мисс Эммет щелкала, целясь в промежность, вступая в ту самую сферу действия трех множественных форм: ножницы, брюки, яйца. Ллев завопил:
– Старик, она сумасшедшая, мать твою.
Он забрался задом на узенький подоконник с намереньем отбрыкиваться обеими ногами. Она с портновским проворством раскроила левую штанину. Он взвыл над испорченным материалом, дико идентифицированным с нижележащей плотью. Мисс Эммет перевела теперь свое орудие в истинно единственное число. Щелкнув, смолкли челюсти, она схватила слившийся воедино дуэт, заострившийся с обоих концов, за талию, за перекрестье, кольца изумленными глазами глядели из дыр крепко сжатого кулака у большого пальца и мизинца. И при каждом движении Лльва наносила укол за уколом. Ллев собрался пойти единственным путем, выскочить в окно: там верхушка дерева, прыгай. Неуклюже перекосившись, с воем толкнул раму вверх. Мисс Эммет минимально опешила под дуновеньем холодного воздуха, а чашечки бюстгальтера наполнились бризом и затанцевали. Мисс Эммет пронзила спину, не слишком глубоко. Он к ней повернулся, ругаясь, толкаясь, включая и меня в проклятия:
– Твою мать y-y y-y свинский ублюдок убери ее y-y y-y y-y мать твою мою мать твою y-y y-y.
Она нацелилась в глаза, и инстинкт, столь часто неправый, подсказал ему, будто это жизненно важней равновесия. Размахивая перед лицом руками, он как бы утопал в спинке кресла, которого не было. И выпал, теперь громко воя, вниз головой, вверх ногами, в верхний слой садовой атмосферы. У меня на мгновенье возникло забавное убеждение, что таким, собственно, и должен быть его конец; художник, дорабатывая собственное произведение, просто стер его с полотна между окном и землей. После этого никакого Лльва, ни живого, ни мертвого. Мисс Эммет, тяжело дыша, отступила, и молвила:
– Словно. Снова. Увидела. Его отца.
Если ей хотелось быть миссис Олвин, то удалившийся актер вполне сошел бы за Освальда. Она имела в виду моего отца не при попытке инцеста, а в страхе перед ножницами. Впрочем, не время думать об этом. Я помнил, что жизнь – рисованный комикс, там внизу нечто весомое, мертвое или живое. Оттолкнул Катерину, побежал вниз по лестнице. Топоча, задыхаясь, моля Бога, чтоб не вернулась астма, я вдруг понял то, что должен был раньше понять, что имел в виду утром Гонци. Но придется с этим обождать.
Глава 14
– До этого происшествия, – сказал я, или думаю, будто сказал, – определенно, не более четверти часа назад, речь шла лишь о слегка досадной задержке. Теперь вам, разумеется, надо срочно уехать с Каститы.
Катерина уже надела халат, несоблазнителыю темно-коричневый, похоронный, ассоциирующийся с пациентами государственных больниц, усеянный созвездьями памяток о съеденном в прошлом.
– Я не могу понять я не могу понять я не могу…
– Теперь это значения не имеет. Думай о том, что надо
– Но нельзя говорить но нельзя…
– Говорить будешь то, что у тебя в руках.
Сама она не была расположена серьезно относиться к делу, несмотря на весомость моих рассуждений. По-прежнему утопала-выныривала в кильватере того самого другого вопроса. Снова взглянула на прыгавший листок бумаги, уже засаленный, хоть и двух минут еще в ее руках не пробыл, и говорит:
– Они посмеются они посмеются они. Ох, а я так больна. Это невозможно, совсем невозможно, не могу поверить…
– Только ты одна можешь пойти, черт возьми. Ясно? Я же ведь не могу, правда? И она безусловно не может.
Мисс Эммет кусок за куском грызла сахар из красной квадратной пачки с рафинадом. Сидела, прямая, в
