удовольствия, присел к столу подумать об Эмсворте и Императрице.
Чем больше они общаются, думал он, тем слабее разумом граф. А куда слабее?
Когда машина отъехала от парадных дверей, увозя лорда Эмсворта с его зонтиком, леди Констанс устала так, словно спустила на воду броненосец. Бидж, дворецкий, присутствовавший при отправке, смотрел на нее с почтительной жалостью.
Появилась Майра, всем, кроме цветов, подобная Офелии из V сцены IV действия.
— Добрый день, — тоскливо сказала она.
— А вот и вы, милочка, — сказала леди Констанс, обращаясь в хозяйку. — Что вы собираетесь делать?
— Не знаю. Может быть, писать письма.
— Я как раз пишу вашему отцу. А вам не лучше погулять?
— Не знаю.
— Почему?
— Ах, я не знаю…
Леди Констанс вздохнула, но хозяйки приветливы, и она приветливо произнесла:
— Вот, проводили лорда Эмсворта. Он уехал в Лондон.
— Да, он говорил. Кажется, он не очень рад.
— Не очень, — согласилась леди Констанс, мгновенно мрачнея. — Но должен же он хоть когда-то исполнять свой долг!
— Он будет скучать без свиньи.
— Ничего, потерпит дня два.
— И без цветов.
— Цветы в Лондоне есть. Он только… О, Господи!
— Что случилось?
— Я не сказала, чтобы он не рвал их в Хайд-парке. Как-то его чуть не арестовали. Бидж!
— Да, миледи?
— Если лорд Эмсворт позвонит из тюрьмы, посоветуйте ему немедленно связаться с нашими поверенными Шусмит, Шусмит, Шусмит и Шусмит, Линкольнз Инн.
— Хорошо, миледи.
— Меня завтра не будет.
— Понимаю, миледи.
— Он не помнит их фамилии.
— Я напомню, миледи.
— Спасибо, Бидж.
— Не за что, миледи.
Майра Скунмейкер смотрела на хозяйку замка. Голос ее чуть-чуть задрожал, когда она сказала:
— Вас завтра не будет, леди Констанс?
— Я поеду к парикмахеру, в Шрусбери, — отвечала леди. — К обеду вернусь. Ну, мне пора, хочу дописать письмо. Передать от вас привет?
— Да, пожалуйста, — ответила Майра и побежала в кабинет лорда Эмсворта, там был телефон.
Тот, кого она любила, жил сейчас у своего оксфордского друга, который приходился племянником лорду Икенхему.
Поглядывая на дверь, не войдет ли Лаванда Бриггз, Майра услышала звонок в далеком Лондоне, а потом — и голос.
— Дорогой! — сказала она. — Это ты, дорогой? Это я, дорогой.
— Дорогая! — благоговейно отозвался голос.
— Дорогой, — продолжала Майра, — случилось чудо. Леди Констанс едет к парикмахеру.
— Да? — удивился голос, не совсем понимая, что ему еще выразить.
— Ты что, не понял? Она уедет в Шрусбери, а я — в Лондон, и мы с тобой поженимся.
Видимо, у голоса перехватило дыхание. Придя в себя, он сказал:
— А…
— Ты не рад?
— Что ты, рад!
— Как-то незаметно. Вот что, дорогой. Когда я еще была в Лондоне, я подмечала, где можно выйти замуж, — так, на случай. Есть контора на Милтон-стрит. Приходи туда завтра, ровно в два. Ну, до свиданья, а то зайдут. Пока, дорогой.
— Пока, дорогая.
— До завтра.
— До завтра.
— Значит, до свиданья.
Вешая трубку, Майра думала: если тут подслушивают, им будет о чем поболтать за чаем.
II
— А теперь, — сказал Мартышка Твистлтон, туша сигарету о пепельницу, — я должен идти. Меня ждут.
Он угощал своего дядю в клубе «Трутни» и хорошо провел время, ибо лорд Икенхем, тоже открывавший парламент, рассказал много интересного. Острые замечания о четырех герольдах, возглавлявших процессию (Алый Крест, Алый Дракон, Синяя Мантия и Решетка), доставили немало радости, но еще больше радости доставила мысль, что дяде не удастся вовлечь его в одно из своих похождений. Вспоминая о прежних похождениях, которые пятый граф называл приятными и полезными, Мартышка холодел от ужаса. Особенно терзала его память о собачьих бегах.
Вдумчивый ценитель сказал о Фредерике Алтамонте Корнуоллисе Твистлтоне, пятом графе Икенхемском, что тот сохранил в свои годы не только фигуру, но и душу подвыпившего студента; и никто, знавший графа, не оспорил бы этих слов. Прежде, еще до того как вереница смертей даровала ему титул, он успел побывать ковбоем, репортером, старателем и продавцом газировки (все — в Штатах), и каждое ранчо, каждую газету оживлял как только мог. Теперь, хотя и седой, он оживлял те места Англии, куда ему удавалось попасть. По его словам, он стремился расточать сладость и свет или, иными словами, был рад служить. С виду он был изыскан, носил красивые усы, глядел весело, но сейчас к веселью прибавилась укоризна.
— Ты меня покидаешь? — опечалился он. — А я-то надеялся, что нас ждет…
— Знаю, — сурово ответил Мартышка. — Приятный и полезный вечер. Нет, не ждет. Это меня ждут.
— Ты позвони и отложи…
— Не могу.
— Кто тебя может ждать?
— Билл Бейли.
— Он вернулся?
— Что?
— Я слышал, что он ушел из дому. Еще жена страдала… Мартышка понял, что дядя все спутал, как и свойственно старым людям.
— Да он не Билл, он Катберт. Понимаешь, его фамилия Бейли, мы и прозвали его Биллом.
— Как же, как же, noblesse oblige. Твой приятель?
— Самый близкий друг. Учились в Оксфорде.
— Позови его сюда.
