показывали девять двадцать, когда распахнулись узорные двери особняка на Гровнор-сквер, а оттуда вышли ровным строем старый спаниель, молодой спаниель, ирландский сеттер средних лет и девушка в синем. Перейдя дорогу, девушка отомкнула калитку огороженного садика, и ее питомцы кинулись к траве — сперва молодой спаниель, потом старый, потом сеттер, которого отвлек по дороге интересный запах.
Никто не определил, какие свойства дают девушкам право называться кроликом чьей-то мечты, но непредвзятый судья без колебаний причислил бы к достойным юную Пруденс, дочь леди Доры и покойного сэра Эверарда. Конечно, ее красота не валила с ног, фотографы не бегали за ней, как за ее кузиной Вероникой, но в своем роде — миниатюрном, беленьком, нежном — она вполне заслуживала таких слов.
Привлекательней же всего была в ней редкостная радость. Так и казалось, что она вот-вот взлетит. Глаза у нее сияли, ножки — приплясывали, и ко всему этому она пела, не так громко, чтобы побеспокоить соседей, но вполне достаточно, чтобы молодой человек, появившийся рядом с нею, сурово ткнул ее в спину зонтиком.
— Уймись, юная Пру, — сказал он. — Нашла время! Часы, как мы говорили, показывали девять двадцать, и тем не менее то был Фредерик, младший сын лорда Эмсворта. Да, он уже встал и вышел, все ради своей фирмы. Верный корму Доналдсона, он хотел потолковать о делах со своей тетей Дорой.
Конечно, победа над ней не так уж важна, флаг над Лонг-Айлендом не поднимут, но все же хозяйку двух спаниелей, одного сеттера со счета не спишешь. Прикинем так: двадцать галет в день на спаниеля, немного больше — на сеттера, сколько же это в год? Мастер своего дела не упустит и такой малости.
Появление Фредди удивило его кузину не меньше, чем появление полковника удивило вчера лорда Эмсворта.
— Ой, Фредди! — воскликнула она. — Уже встал! Слова эти явно уязвили мастера.
— Уже? То есть как — уже? Дома я выхожу в семь ноль-ноль, а в это время мы готовимся ко второму заседанию.
— Тебя туда пускают?
— Еще как!
— Ну, знаешь!.. Я думала, ты вроде рассыльного.
— Я? Вице-президент. А тетя дома?
— Да. Ей сейчас кто-то звонил из замка.
— Мне надо с ней поговорить. Насчет собак. На чем они у вас живут?
— На креслах.
Фредди пощелкал языком. Такие шутки занятны, но неуместны и мешают делу.
— Не дури. Чем вы их кормите?
— Чем-то таким. Мама скажет. Какой-то Питер…
Фредди вздрогнул, словно его укусили за ногу.
— Не собачий корм Питерсона?
— Он самый.
— О, Господи! — вскричал Фредди, не помня себя. — Вы что тут, с ума сошли? Пятый случай за две недели. А еще говорят, англичане любят животных. Хотите, чтобы у собак был ревматизм, рахит, радикулит, гастрит и малокровие? Что же, травите их кормом, в котором нет витаминов! Питерсон, нет, не могу! Доналдсон, вот кто им нужен. Корм Доналдсона во дворцах и в хижинах! Собака, которую им кормят, сильна, стройна, смела, благородна, уверена. Спаниель превзойдет себя! Сеттер станет суперсеттером! Ясный взгляд, бодрый хвост, холодный нос — вот что такое корм Доналдсона! Содержит…
— Фредди!
— Да?
— Заткнись!
— Это я?
Пруденс Гарланд проявляла признаки нетерпения.
— Да, ты. Господи, прямо шквал какой-то! Тут поверишь в эти заседания. Наверное, ты там самый шустрый.
Фредди поправил галстук и заметил:
— С моим мнением считаются.
— Еще бы! А то и оглохнуть недолго.
— Я повысил голос?
— Да.
— Что ж, увлекаешься…
— Именно. Ты что, правда такой мастер?
— Ну, если шеф доверил мне Англию… Посуди сама.
— А ведь никогда ничего не делал!
— Да, опыта у меня не было. Но вдохновение… Пруденс глотнула воздух.
— Что ж, ясно. Если ты преуспел, значит — всякий может.
— Я бы так не сказал.
— А я бы сказала. Какое счастье, что ты пришел! Теперь я смогу убедить Генри.
— Генри?
— Теперь он от меня не уйдет. Это же ясно. Самый обычный кретин…
— Прости, это кто?
— … женится и превращается в истинную акулу. Значит, главное — жениться.
Тут Фредди был согласен.
— Да, ты права. Я обязан буквально всем моей же…
— Никто ничего не добьется, пока не женится.
— … не, лучшему другу и суро…
— Возьми Генриха VIII.
— … вейшему критику.
— Или Соломона. Так и Генри. Он говорит, он художник, не делец какой-нибудь. А я говорю, ты женись, там посмотрим. И приведу пример. «Ну, а Фредди?» — скажу я. Ответить нечего.
— Кто этот Генри?
— Один мой знакомый. Крестный сын дяди Галли. — Пруденс огляделась, потом прибавила: — Вот он.
Нельзя сказать, что человек на фотографии был красив. Нос несколько расплылся, уши торчали, подбородок выдавался вперед. Словом, вполне могло оказаться, что снималась приветливая горилла. Да, приветливая; и на любительском снимке было видно, что глаза — добрые, улыбка — искренняя. Общий же вид подсказал бы писательнице викторианской эры словосочетание «великолепное уродство»; и Фредди удивился, зачем такой человек снимается.
Чувство это, однако, сменилось неподдельным интересом. Поправив монокль, Фредди вгляделся в фотографию.
— А я его не встречал?
— Откуда мне знать?
— Встречал.
— Где же ты его видел?
— В Оксфорде.
— Он там не учился. Он художник.
— Я говорю не про университет, а про город. На окраине есть кабачок под названием «Шелковица». Я там часто бывал, а он — просто все время. Поговаривали, что он служит привидением.
— Нет. Он племянник владельца.
— Вон что? Тогда понятно. Я туда заходил три раза в день, не меньше, и мы немало общались. Его фамилия была Листер.
— Сейчас тоже.
— Генри Листер. Называли — Глист. Он художник, это ты права. Я еще удивлялся. С таким лицом…
