поверхности двери с той стороны!
Я бросился к встроенному шкафу, где у меня хранились инструменты, схватил тяжелый разводной ключ, и рявкнул:
— Кто там балуется?! Я сейчас милицию вызову!
Опять тихо! Я прстоял с ключем на изготовку минут пять, постепенно успокоился, и тут вспомнил про наган! Тьфу, охранник, мать твою! Перепугался шорохов за дверью! Швырнув ключ на полку, я вынул из висящей на вешалке кабуры револьвер, взвел курок и распахнул дверь.
Естественно, в подъезде никого не было — я почему-то уверился в этом сразу, как вспомнил про оружие. Но на коричневой поверхности двери висела приколотая кнопкой бумажка — половинка тетрадного листка.
Я аккуратно отколол кнопку, запер дверь, убрал наган обратно в кабуру, прошел на кухню и прочитал записку, а вернее — короткое стихотворение, написанное красивыми печатными буквами:
Свилью выписаны знаки колдовского откровения.
Падалью сгниет в овраге жаждавший благословления.
И все! Ни подписи, как говориться, ни печати… Я еще раз перечитал стихотворение — ерунда какая- то! Какие знаки, какой свилью, кто гниет в овраге? Может, это мне угрожают — мол, знаки выписаны свилью, тебе не по зубам, а будешь жаждать благословления — станешь гниющей падалью в овраге?
Я прикидывал и так, и сяк — ничего у меня не получалось. Вообще, слишком много для одного вечера — разфуфыренный посыльный, шикарные часы (Сколько же они стоят?), звонок Катерины и эта нелепая страшноватая записка! То, что уснуть мне сегодня не придется, я уже понял, и с тоской поглядел на стрелки наградного «Ролекса» — когда же, наконец, три часа…
Меня почему-то тянуло посмотреть в окно — словно какое-то дуновение, какой-то неуловимый шорох шел от задернутых штор. Я выключил свет на кухне и отдернул занавеску…
Боже мой! На улице шел снег! Еще когда я ходил в магазин, сгущались тучи, что-то накрапывало, тянуло с севера холодом, а сейчас с неба буквально падала зима! Огромные, наверное, с ладонь, хлопья тихо кружились в ночном воздухе, касались друг друга, то устремляя, то замедляя свой полет, и покрывали земли, дома, деревья пушистым слоем, призрачно мерцавшим в свете фонарей. Красота! Вот это действительно — красота!
Я распахнул окно и жадно вдохнул всей грудью морозный, совсем уже зимний воздух. Ради таких мгновений стоит жить, черт возьми!
ГЛАВА ВТОРАЯ
«Опять скрипит потертое седло…»
Без десяти три я вышел из дому, закурил у подъезда и отправился на перекресток, держа сигарету в кулаке — снегопад усилился, а поднявшийся ветерок так и норовил забросить пушистые хлопья в лицо, за шиворот, в рукава…
Пока я ждал машину, на плечах, в складках куртки, даже на ботинках выросли небольшие сугробики. Хорошо, что я одел вязаную шапочку-чеченку, отбросив московское пижонство — зимой ходить без головного убора, иначе голова моя напоминала бы снежный шар. Сигарета все же промокла, но настроение у меня все равно было приподнятым — люблю разгул стихии!
«Камаз» появился внезапно, буквально вынырнув из снежной круговерти в двух шагах от меня. Пеклеванный перегнулся через всю кабину, распахнул дверь с моей стороны:
— Здорово! Во погодка! Ну что, поехали?
Я кивнул ему и полез в теплую кабину, стряхивая снег с одежды.
В кабине пахло французким одеколоном польского разлива, нагретой синтетикой и играла музыка. Мигали лампочки на панели управления, качались на пружинках какие-то зверушки, вымпелы и просто меховые кисточки, видимо, водительские счастливые талисманы. Я уселся, расстегнул куртку, стащил с головы шапочку, Пеклеванный тряхнул рыжим чубом:
— Ну, все! Тронулись! Как говориться, Господи, благослови на вход и на выход!
Он выжал сцепление, с тихим лязгом включил передачу, машина зарычала и плавно поплыла сквозь метель — наше путешествие началось…
По Москве мы ехали молча, изредко перебрасываясь ничего не значащими фразами. Я расслабился, убаюканный мерным покачиванием, и начал клевать носом.
— Эй! Серега! Не выспался?
Я помотал головой:
— Я вообще не ложился — решил, что так лучше, а то просплю!
— Ну, тады кемарь! А я часов восемь дрых! Как лег в пять, так до часу массу и топил! — Пеклеванный закурил и подмигнул мне: — Давай, давай, спи! Потом, вечером, будешь меня тормошить!
Я откинулся на высокую спинку сиденья и как-то очень быстро провалился в сон…
Разбудил меня резкий толчок и натужное «п-ф-ф-ф!». Машина остановилась на обочине, слева и справа раскинулись заснеженные поля, вдали виднелся лес. Снег прекратился, на сером небе занимался тусклый рассвет. Пока я просыпался, Пеклеванный открыл дверь и выпрыгнул наружу. Я опустил окно, высунулся и крикнул:
— Что-то случилось?
— Мальчики — налево, девочки — направо! — откуда-то из-за машины весело ответил водитель: — Сам не хочешь?
Я отказался, Пеклеванный залез в кабину, «Камаз» тронулся, серая лента дороги поползла, все убыстряя свой бег, под колеса.
— От Москвы далеко отехали? — спросил я, оглядывая унылый пейзаж вокруг.
— Да, считай, километров сто десять! Ты так, не слабо даванул — часа два, а то и больше!
Я провел ладонями по лицу, стирая остатки сна. От сидячего положения затекла спина, я украдкой размял ее о край спинки сидения, закурил и спросил:
— Далеко еще до этого… Ну, где мы экспедитора должны забрать?
— До Ряжска-то? Не, не далеко — километров столько же, сколько проехали! Дорога нормальная, быстро доскачем. Это потом, когда на Самарскую трассу выйдем, так там до Пензы одни колдобины… Ну, слава Богу, не на «Жигулях»!
Я курил, пуская дым в узкую щель приоткрытого окна. Мимо проносились деревни, поля с застрявшими на них тракторами, чахлые рощицы, косоватые столбы и ржавые автобусные остановки, на которых иногда виднелись названия: Ивановка, Новое, Дергачи…
В каждой проеханной нами деревни обязательно было несколько коммерческих ларьков и какая- нибудь столовка-забегаловка, чаще всего с крутым названием типа «Сириус» или «Орион».
«Интересно!», — подумал я: «Мы от Москвы-то отехали едва две сотни километров, а тут все в таком запустении, словно на дворе середина прошлого века!».
Унылые пейзажи изредка оживляли проносящиеся на встречу громоздкие «фуры» дальнобойщиков — большие комфортабельные «Мерседесы», «Скании», «Вольво», увешанные всякими фарами, флажками, залепленные яркими наклейками, с ревом тянули огромные фургоны, крытые цветным, покрытым грязью брезентом с разными надписями на бортах.
Постепенно начали просыпаться и в проезжаемых деревеньках — на дороге появились заляпанные грязь «Газики», «Зилы» и подслеповатые «Уазы».
Так прошло еще часа полтора. Я, от нечего делать взялся изучать «Атлас автомобильных дорог», с удовлетворением бывалого путешественника отмечая карандашом населенные пункты, которые мы минули…
